Этот забор единственное место, что не гонит меня прочь. Порой мне кажется, будто я привязался к нему
Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то неторопливо, но почти никто не останавливался.
«Я уже не считаю дни. Если все они одинаковые, если всё начинается и заканчивается одинаково, цифры теряют смысл. Здесь, у этого ржавого забора, утро отличается от вечера лишь тем, как падает свет. Дождь и ветер стали привычными, как голод и тишина. И всё же я не ушёл. Этот забор единственное место, что не гонит меня прочь. Порой мне кажется, что привязался к нему, как когда-то к дому. Но, может, я всё ещё жду Чего? Не знаю.»
На узкой полоске земли между шатающимся забором и тротуаром сидела собака. Шерсть её свалялась, потускнела, под лапами грязь смешивалась с водой, а дождь медленно стекал по ржавым прутьям. Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то шёл медленно, но почти никто не останавливался. Если на неё и смотрели, то лишь на секунду усталым или равнодушным взглядом. Для них она была просто ещё одной дворнягой, выброшенной на улицу.
Но она помнила другой мир. Мир, где утро начиналось с запаха хлеба. Маленькую кухню, где она вертелась под ногами, пытаясь дотянуться до стола. Тёплую печку зимой и смех хозяйки, когда та спотыкалась о неё. Ласковую руку, которая просто так гладила её по голове.
Всё изменилось постепенно. Сначала редкие, холодные взгляды. Потом миска, которая всё чаще оставалась пустой. Крики, грубые слова, толчки. И однажды она оказалась за порогом. Без прощаний, без объяснений. Просто дверь закрылась, а она осталась снаружи.
«Я думала, это ошибка. Думала, вот-вот позовут. Но дверь так и не открылась.»
Жизнь на улице была школой, где уроки давались через удары и ссадины. Она научилась прятаться от палок, обходить камни, находить крошки у магазинов. Иногда удавалось стащить кусок хлеба или выпросить кость у редкого доброго прохожего. Но даже тогда, встречаясь взглядом с кем-то, она всё равно надеялась: «Может, это тот, кто скажет: Пойдём домой?»
Тот день был холодным и сырым. С утра лил дождь, ветер срывал листья с деревьев. Свернувшись клубком, она сидела, чувствуя, как холод проникает в каждую кость. И тут услышала шаги. Пожилая женщина в стареньком платке шла медленно, будто сама не знала куда. Увидев её, остановилась.
Господи крошка, кто же тебя так? прошептала она.
«Ты смотришь на меня иначе. Не так, как те, кто проходит мимо. Твои глаза тёплые, как у той женщины, которую я когда-то называла хозяйкой.»
Женщина присела рядом, но не стала сразу трогать её. Достала из сумки кусок хлеба и колбасы.
На, поешь.
Она осторожно сделала шаг вперёд, будто боясь, что земля исчезнет под лапами. Взяла еду и стала медленно жевать, каждый кусочек тщательно пережёвывая, словно боялась, что он исчезнет. Женщина не торопила её, просто сидела и смотрела.
Пошли, тихо сказала она. Там, внутри, тепло. И больше никто тебя не обидит.
«Ты зовёшь Но можно ли верить? А если завтра дверь снова закроется?»
И всё же она пошла за ней. Калитка скрипнула, и они вошли в маленький дворик. Старый, облупленный забор, яблоня, от которой остались лишь голые ветки. Из дома пахло супом и свежим хлебом. Этот запах так резко ударил в память, что она замерла на пороге. Женщина постелила на пол старое одеяло, налила чистой воды и поставила миску с тёплой кашей.
Вот твой дом, сказала она, мягко коснувшись её головы.
Эту ночь она почти проспала. Лежала, слушала, как женщина ходит по дому, как скрипят половицы, как позвякивает посуда на кухне. Та несколько раз заглядывала к ней, поправляла одеяло и шептала:
Ты дома, слышишь?
«Дома Как же я боялась, что больше не услышу это слово.»
Дни пошли иначе. Теперь она ждала хозяйку у двери, приносила старый потрёпанный мячик. Ложилась рядом, когда та пила чай, и слушала её голос, даже если не понимала слов. Шерсть снова стала мягкой, глаза ясными.
Иногда, проходя мимо того самого забора, она останавливалась. Смотрела в пустоту, будто там сидела её прежняя версия мокрая, голодная, потерянная. Женщина подходила, клала руку на её шею и говорила:
Пошли домой.
«Да теперь я точно знаю, где он.»
