Этот забор единственное место, что не гонит меня прочь. Порой мне кажется, будто я привязался к нему
Люди проходили мимо: кто-то торопился, кто-то шел неспешно, но почти никто не останавливался.
“Я уже не считаю дни. Если все они одинаковы, если каждое утро начинается и заканчивается одинаково, цифры теряют смысл. Здесь, у этого ржавого забора, утро отличается от вечера лишь тем, как падает свет. Дождь и ветер стали привычны, как голод и тишина. И всё же я не ухожу. Этот забор единственное место, что не гонит меня прочь. Порой мне кажется, будто я привязался к нему, как когда-то к дому. Но, может, я всё ещё жду Чего? Не знаю.”
Он сидел на узкой полоске земли между шатающимся забором и тротуаром. Шерсть его свалялась, потускнела, под лапами грязь смешивалась с водой, а дождь медленно капал с ржавых прутьев. Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то шел медленно, но почти никто не задерживал взгляд. Если же на него и смотрели, то лишь на мгновение усталым или равнодушным взором. Для них он был просто ещё одной собакой, брошенной на улице.
Но он помнил другой мир. Мир, где утро начиналось с запаха свежего хлеба. Маленькую кухню, где он вертелся под ногами, пытаясь дотянуться до стола. Тёплую печь зимой и смех хозяйки, когда он путался у неё под ногами. Ласковую руку, которая просто гладила его по голове.
Всё менялось постепенно. Сначала редкие, холодные взгляды. Потом миска, которая всё чаще оставалась пустой. Крики, грубые слова, толчки. И однажды он оказался за порогом. Без прощанья, без объяснений. Просто дверь захлопнулась, и он остался снаружи.
“Я думал, это ошибка. Я думал, вот-вот позовут обратно. Но дверь не открылась.”
Жизнь на улице была суровой школой, где уроки давались через удары и ссадины. Он научился прятаться от палок, обходить камни, находить крошки у магазинов. Иногда удавалось стащить кусок хлеба или выпросить кость у редкого доброго прохожего. Но даже тогда, встречаясь с чьим-то взглядом, он всё ещё надеялся: «Может, именно этот человек скажет: Пойдём домой?»
Тот день был холодным и промозглым. С утра лил дождь, ветер рвал с деревьев последние листья. Свернувшись калачиком, он сидел, чувствуя, как холод проникает в каждую косточку. И тут услышал шаги. Пожилая женщина в поношенном платке шла медленно, словно сама не знала, куда идёт. Увидев его, остановилась.
Господи малыш, кто же тебя так? прошептала она.
“Ты смотришь на меня иначе. Не так, как те, кто проходит мимо. Твои глаза тёплые, как у той женщины, которую я когда-то называл хозяйкой.”
Она опустилась рядом, но не стала сразу трогать его. Достала из сумки кусок хлеба и колбасы.
На, поешь.
Он осторожно сделал шаг, будто боялся, что земля уйдёт у него из-под лап. Взял еду и начал есть медленно, тщательно пережёвывая каждый кусочек, словно боялся, что она исчезнет. Женщина не торопила его, просто сидела рядом и смотрела.
Пойдём, тихо сказала она. Внутри тепло. И больше никто тебя не обидит.
“Ты зовёшь Но можно ли верить? Что, если завтра дверь снова захлопнется?”
И всё же он пошёл за ней. Калитка скрипнула, и они вошли во двор. Старый, облупившийся забор, яблоня с голыми ветками. Из дома пахло супом и хлебом. Этот запах так резко ударил в память, что на пороге он замер. Женщина постелила на пол старое одеяло, налила чистой воды, поставила миску с тёплой кашей.
Вот твой дом, сказала она, осторожно коснувшись его головы.
Эту ночь он почти проспал. Лежал, слушал, как она ходит по дому, как скрипят половицы, как звенят на кухне
