Торт на юбилей поставил точку. Лидия Семёновна поправила салфетку на столе, и её пальцы дрожали так, что золотые кубики сахара отлетели в гранёную тарелку, превращаясь в сладкую пыль. В доме висел запах свечей и чем-то не такое, будто внутри стены дышали. До вечера оставалось меньше часа — шестидесятилетие ждало своего часа, как будто бы времени и не было.
– Аленочка, дочка! Приноси блины, будь добра, — крикнула она в глубину кухни, где грохотала посуда. Голос её будто ломался на звуковые куски, плывя сквозь стены.
Из чуланной комнаты, где Константин спал под одеялом, отозвался охрипший щелчок затвора стеклянной бутылки.
– Я уже, бабушка… Только минут, пять, – прорукотал он, не вставая, как будто бы телевизор перематывал душе ежедневные разговоры.
Лидия стиснула зубы, и на мгновение в глазах её мелькнуло, будто бы она проговорит врешь. Вечер за вечером — десять лет совместной жизни под одной крышей, и каждый день превращался в негасимый барельеф из лени и лишений.
– Бабушка, а торт будет? — В дверях показалась Маринка, внучка Алены. Её волосы были как задушенные полоумными солнечными лучами, лицо сладкое, как перед сном.
– Будет, солнышко, — Лидия гладила внучку по голове. — Торт приносили из “Сладкого угла” на проспекте. Только вот… опыт.
– А он точно придет? — спросила Маринка, и в руках её теперь лежал пустой стакан, ребристый, как кости.
Константин, недовольный и пьяный, как мимо проходивший полигон, выскочил из своей комнаты, курнув ежиминутно сигаретой. Глаза у него были плотно заклеены хроническими слоями усталости.
– Уже, — пробормотал он, вороша пальцами в квартале пустых тарелок в шкафу. — Приведу, не переживай. А деньги?
– Нет, Константин, — Лидия протянула ему кошелёк, жестом поблекнувшей тенью. — Только основной платёж. Заказ залогом сто рублей поставил. Остальное — непосредственно.
– Пошли, — он улыбнулся глазами, будто бы с ночного пира, и исчез за дверью, как будто бы исчез выключенный кран газа.
Вечер надвигался медленно. Лидия поставила на стол блины, солонину, зелень. Всё было хлебные ритуалы — её тридцать пять лет преемственности в школе, её жизни, разбитые на полосы. Гости, бывшие коллеги, одну одну приходили — и в каждый вход торжествовала странная тишина, будто бы ритуал начался с закрытия ворот невидимой церкви.
Константин не пришёл.
Сначала — молчание. Потом — Лидия шаталась от кухни к зеркалу, ища везде, как необычный след. Затем зазвонил телефон — гулкий, страно-продолговатый.
– Всё в порядке, мам, — вздохнула Алёна. — Он на пути. В очереди в магазине за минералкой. Но минут пять.
Но минуты не шли.
Когда всё за столом стало готовиться, Лидия вспомнила, как в детстве пили пиво и пчелиный мёд из треба, как на пороге лежал лед, и не было часов.
Думала, вспоминала, пыталась сидеть тише, как последняя надежда.
И снова — звонок. На этот раз не от Константина, а от людей, которые приходили к ней: соседи, часто думавшие, что жизнь Лидии Семёновны — драгоценная золотая цепь, но не знали, как она ломалась.
– Пожалуйста, — Лидия улыбнулась, будто ежедневная молитва. — Я все сделаю.
И все ушли, кроме Маринки.
Торт пришёл, кажется, сам. Из окна ворвалась девушка в ярко-брызгалах, и с коробкой, полыхающей бисквитной махиной с розами, которые словно плыли в кремовом тумане.
– Ваш торт! — говорит, и руки ее как будто механические, аккуратные.
– А где Константин? — Лидия спросила, не зная, зачем.
– Не приходил. Мы закрываемся. — Глаза девушки были пустыми, плывущими, как облака.
Зато алмазные надписи на торте — “С юбилеем!” — мигнули как звон колокола. И Лидии стало боязно, что время уже ушло, а она не успела сказать, что всё начнётся сначала.
– А где папа Маринки? — спрашивает внучка, дрожащей рукой указывает на пустое место.
– Я не знаю, солнышко. Но посмотри на торт! Он такой красивый!
Торт — в комнату. Сказочной коробкой. Маринка, как маленькая грива, устала от усталь.
Когда в комнату вошёл Константин, будто бы вылезший из берлоги, пропахший вином и ночных дорогами, — всё замерло. Гости, как дождик и барометр, молчали, скрываясь в тени.
Он пришёл из-за угла, будто бы с ярым ветром.
– Привет! — Он звучал так, будто только вчера был здесь, но был — грешником. — Поздравляю с юбилеем!
Все — тишина. Кто-то кашляет, как будто бы кто-то внутри в кого-то застрял.
Лидия стояла, как памятник, и смотрела, как её радость оказалась неправдой.
– Костя, — Алёна сжата в кулак, лицо — как бабочка в снегу. — Где ты был?
– Веселился. — Он улыбнулся, будто бы провёл ночь в огне. — Много друзей. Но я всё здесь принёс, не волнуйтесь.
– Торт пришёл без тебя, — Лидия сказала, будто бы в самых глубоких прихожих словах. — Ты его не забрал.
– Подумаешь, — Константин плюхнулся на стул, ежесекундно, как будто бы ведро блаженства. — Зато я тут! Наливайте.
Гости — смешались в неясном кнуте. Маринка — в углах, будто бы пришёл её сон. А Лидия стояла, как вожделение, вспоминая, как на долгих годах жила не с ним, а с найдой, бессильной в жертвах сна.
– Хорошо, — Она встала. — Я хочу сказать вам, как вот богатство… Что я начала, так веля ему — живите как надо.
Она говорит, и в её словах — звучало море, которое было и в её внуке, и в её дочери, и в каждом, кто проживал под тенью её непрерывной слабости.
– Он вышел из ритуала жертвы, — Лидия сказала, и голос её вдруг стал колоколом. — Константин Иванович, с завтрашнего дня вы ученик у времени. Не будет у вас денежного свечения, не будет пира. Ради моих дочери и внучки — я не могла терпеть…
– Это херня, — Константин сказал, и его лицо стало кирпичом. — Я не буду уйти, я — тут!
Но слова Лидии — были уже законом.
– Вы будете уйти, Константин. Просто уходите.
Всё — шумнейший шум. Лидия разрезала торт, и кремовые розы падали как морские волны. Маринка — счастливо, Алёна — как будто бы дольше дышала. А Константин ушёл, как будто бы из вагона, в котором оставались только тени.
Вечер был тихий. Кухня — снимала обои. Лидия сидела, и в её глазах — не было сожаления, только таинственное понимание, что всё — начиналось.
С тортом, который поставил точку.
