КАК БАБУШКА ЛЮБА ОБРЕЛА ДОЧЬ
Тихий деревенский вечер окутал окрестности мягким сумраком, когда Любовь Ивановна, которую все в деревне звали просто баба Люба, вышла из своего покосившегося домика и, подойдя к соседнему забору, трижды постучала костяшками пальцев по оконному стеклу. Стекло отозвалось знакомым глухим звуком. Через мгновение в окне показалось удивлённое, изрезанное морщинами лицо соседки Аграфены Петровны. Та распахнула скрипучую деревянную дверь и вышла на крыльцо, поправляя непослушную прядь седых волос.
Любонька, родная, чего это ты стоишь, будто чужая? Заходи, чайник как раз на плите, крикнула она через двор, но в голосе уже слышалась тревога.
Нет, Граня, спасибо, не зайду, голос Любови Ивановны дрожал, и она сама удивлялась этой внезапной слабости. Дело у меня к тебе, важное. Слушай, соседка, мне в город надо, в областную больницу. С направлением, срочным. С глазами беда слезятся без конца, всё в тумане, по ночам так болят, что жить невмоготу. Наш фельдшер, молодой ещё, посмотрел говорит, операция нужна срочно, а то и вовсе ослепнуть могу. Куда ехать, как ума не приложу, одна я, совсем одна.
Любаша, родная, конечно, поезжай, не тяни! тут же отозвалась Аграфена Петровна, переминаясь в стоптанных тапочках. За хозяйством твоим присмотрю, за козой Зорькой, за курами. Не переживай! Правду говоришь одной в темноте остаться, это ж горе какое! Поезжай, да хранит тебя Бог!
Любови Ивановне было за семьдесят. Жизнь её, долгая и трудная, мотала её по свету, била так, что, казалось, и подняться нельзя. Но она поднималась. И наконец, как подбитая птица, нашла пристанище в этой глухой деревушке, в домике, доставшемся от давно умерших родственников.
Дорога в город казалась бесконечной. В тряском автобусе она сжимала потрёпанную сумку и без конца крутила в голове одну и ту же мысль:
«Ножом к глазам моим будут прикасаться? Хоть и говорил фельдшер: Не бойтесь, операция несложная, а сердце ноет, предчувствием сжимается. Страшно. Ой, как страшно одной»
В больничной палате было чисто, пахло лекарствами. У окна лежала молодая женщина, напротив пожилая, как и она. От этого соседства на душе у Любови Ивановны стало чуть легче. Она устало опустилась на койку и подумала: «Видно, не одна я такая, и молодых, и старых эта хворь не щадит».
После обеда, который здесь называли «тихим часом», в палату нагрянули родственники. К молодой женщине прибежал муж с сынишкой, нагруженные пакетами фруктов. К другой старушке пришла дочь с мужем и кудрявой внучкой, которая звонко смеялась. Они окружили её заботой, тёплыми словами. В палате стало шумно, весело и невыносимо одиноко. Любовь Ивановна отвернулась к стене и смахнула предательскую слезу. Никто не пришёл к ней. Никто не принёс ни яблочка, ни доброго слова. Она была здесь одна, забытая, никому не нужная старуха. Сердце сжалось от горькой зависти и тоски.
Наутро состоялся обход. В палату вошла женщина-врач в белоснежном халате. Молодая, красивая, она излучала спокойствие, и бабе Любе сразу стало легче.
Ну как самочувствие, Любовь Ивановна? Настроение боевое? голос у доктора был тёплый, полный участия.
Ничего, доченька, терпим, куда деваться, засуетилась бабушка. А как вас по имени-отчеству?
Ольга Сергеевна. Я ваш лечащий врач. А у вас родные есть? Может, кого предупредить?
Сердце бабы Любы ёкнуло. Она опустила глаза и прошептала: «Нету, доченька, нету у меня никого»
Врач ласково погладила её по руке, что-то записала в карту и вышла. А Любовь Ивановна осталась сидеть, будто обожжённая изнутри. «Зачем я соврала? Ведь это неправда»
Она не хотела бередить старую рану, ту боль, с которой прожила почти всю жизнь. Ведь была у неё дочь. Ненаглядная, любимая Оленька.
Много лет назад, в юности, она встретила Сергея, фронтовика, инвалида без ноги. В те послевоенные годы, когда мужчин не хватало, она не раздумывала и вышла за него. Первые годы жили душа в душу, родилась дочка, а потом Сергей сильно занемог. Сколько ни лечили не помогло. Похоронила мужа и осталась одна с крохотной Олей на руках.
Люба в молодости была красавицей статной, румяной, с густой косой. Работала на ферме, тянула лямку. И вот однажды в деревню приехал по работе Виктор, городской, бойкий на язык. Он сразу приметил красивую вдову, стал ухаживать. А она, изголодавшаяся по мужскому вниманию, потеряла голову. Когда Виктору пришло время уезжать, он уговаривал её бросить всё и поехать с ним.
Оля у меня маленькая, куда я с ней? робко возражала она.
Оставь дочку матери, ненадолго! убеждал он. Устроимся сразу заберём!
И она, глупая, поверила. Оставила пятилетнюю Оленьку у матери и уехала с Виктором на Урал. Сначала писала, потом письма стали теряться они часто переезжали. Виктор отмахивался: «Вот свой угол будет заберём!» Потом письма от матери и вовсе перестали приходить. Сначала она плакала по ночам, но с годами боль притупилась. Виктор лишь отшучивался: «Вот своих родим и твою заберём!» Но детей больше не было. А потом Виктор запил, стал поднимать руку. Так прошли двадцать пять лет, пока его не убили в пьяной драке.
Похоронив мужа, Люба продала их скудный скарб и на последние деньги поехала назад, к матери и дочери. Но в деревне её никто не ждал. Мать умерла, а о дочери никто толком не знал приезжала на похороны и уехала. Дом стоял заколоченный. Она пробыла там три дня, сходила на кладбище, положила на могилу полевые цветы и уехала, заливаясь слезами. Перебралась в другую деревню, где
