Автобус трясло на колдобинах. Водитель сквернословил, объезжая размытые лужи, порой выезжая на встречку. Народу в салоне почти не было — будний день.
Иван смотрел в окно на грязный осевший снег. Ещё чуть-чуть — и он растает, а там и до лета рукой подать. На очередной выбоине автобус дёрнуло, и шофёр обогатил воздух новым витком крепкого словца.
— Чёртовы дороги, колёса отлетят.
Наконец показалась кладбищенская ограда, за которой маячили ряды памятников.
Каждый раз, приезжая сюда, Иван чувствовал тяжёлую гнетущую пустоту. Мысль о том, что однажды и он здесь упокоится, была невыносима. Приходил не по зову сердца, а по долгу. Так положено — навещать родных в положенные дни. Ему стало стыдно за эти мысли, и он тяжело вздохнул.
Автобус остановился у ворот. Пассажиры высыпали наружу, разминая затекшие ноги. Народ потянулся к ларькам с искусственными цветами. Иван медленно прошёл вдоль рядов, высматривая живые. От восковых бутонов рябило в глазах. В конце ряда сидела бабушка с ведром, полным алых гвоздик.
Купил четыре цветка и зашёл на кладбище. Дорожки тонули в воде. Он обходил лужи, но под рыхлым снегом тоже хлюпало. Поздно пожалел о старых зимних ботинках.
Он свернул почти у самого леса. Могилу жены нашёл сразу — по кресту. «Пора бы памятник поставить. Или подождать? Сын потом на двоих сделает?» Вокруг уже не было временных крестов — сплошь гранит и мрамор.
Перешагнул оградку и встал в снег, притоптал его. Ноги промокли.
— Здравствуй, Ольга.
С потускневшей фотографии улыбалась жена. Он запомнил её такой, хотя здесь ей всего тридцать пять.
Вспомнил тот день рождения. С утра сбегал за цветами, а когда вернулся, Ольга уже нарядилась в новое платье. Он подарил ей золотые серьги. Она тут же надела их и засмеялась. Он успел запечатлеть этот момент. Как будто вчера…
— С днём рождения. Тебе бы сегодня пятьдесят пять исполнилось.
Могила была усеяна пластиковыми цветами. Они не выгорели, словно их только вчера принесли.
Иван наклонился, выдернул пожелтевший букетик у самого креста и воткнул его в снег в ногах. На освободившееся место положил гвоздики. Мёрзлую землю не проткнуть, а снег растает, и цветы упадут. На фоне ярких искусственных они смотрелись скромно. Но зато — живые.
— Скучаю. Но часто не могу сюда приходить. Не сердись. Я заслужил лежать здесь, не ты. Но жизнь распорядилась иначе…
Он долго говорил, рассказывал новости, пока ноги не одеревенели от холода. Тишину разрывало карканье ворон. От этого было ещё тоскливее.
— Пойду, Оленька. Обувь промочил, а ругать некому. Приду после Пасхи, когда подсохнет. Тогда и могилу приберу, фото новое поставлю — такое же. Красивая ты тут очень. Прости меня…
Он перешагнул через оградку и, не оглядываясь, зашагал к выходу.
На остановке уже ждали автобуса. Когда он наконец сел в салон, ноги почти не чувствовал.
Дома скинул мокрые ботинки, поставил чайник. Выпил два стакана чая с мёдом, надел сухие носки, включил телевизор и лёг на диван. Шёл какой-то фильм. От чая разморило, потянуло в сон…
***
Надя пришла на стройку после училища. Молодая, глазастая, с веснушками на носу и улыбкой, как майское солнце. Иван не мог отвести от неё взгляд. У него же жена, сын в школе — а он будто заворожённый. Что делать, если она всё время на глаза попадается?
Однажды перед Новым годом они случайно встретились на остановке. Надя куталась в воротник пальто, в глазах отражались огни фонарей. Иван украдкой наблюдал за ней. Когда подошёл автобус, протиснулся следом и сел рядом.
— Здравствуй, Наденька. Домой?
— Да. А ты?
— И я. — Помолчал. — Ёлку уже нарядили?
— Нет. Отец всегда живую покупал. Лежала на балконе, а тридцатого декабря всей семьёй украшали. И запах! Сразу праздник чувствуешь.
— Сегодня как раз тридцатое. У тебя на балконе ёлка лежит? — спросил Иван.
Надя рассмеялась.
— Родители далеко, у меня искусственная. Сейчас приду, соберу, развешу конфеты — как мама раньше делала. Потом чай пить буду и любоваться.
Он представил её комнату, ёлку, Надю, тянущуюся к верхним веткам… И чайник на плите, уютно шумящий…
— А можно я с тобой? Помогу украсить, чай попьём…
Она смутилась:
— Зачем?
— Просто… Ты так рассказала. У меня дома ёлку сын с женой две недели назад нарядили. Пришёл — а она уже стоит. Привык, наверное. А так хочется праздника…
— Ладно, поехали, — просто сказала Надя.
Он собрал ёлку, они весело украшали её, толкались, смеялись. Будто знали друг друга сто лет. Потом они пили чай… И он ушёл, хотя не хотелось.
А в Новый год пришёл снова. Соврал жене — не помнил, что именно, но Ольга посмотрела на него так, как будто всё поняла. А он ничего не мог с собой поделать. Тянуло к Наде, как в омут.
Стал приходить к ней. Она не спрашивала ни о чём, но иногда в её глазах мелькала грусть. Такую же он видел у Ольги, когда возвращался домой.
Однажды Иван шёл, решив во всём признаться. Не мог больше так жить. Знал, что Ольга будет плакать, ругаться. Пусть. Лишь бы сына не отняла.
Вошел в квартиру — а жена бросается к нему в слезах.
— Что случилось? — удивился он.
Может, она уже знает? И хорошо…
Но Ольга сказала, что его мать в больнице, тяжело. Не до разборок стало.
Потом мать перевезли к ним. Самостоятельно она уже не могла. И ОльОн остался стоять у окна, глядя на первые лучи рассвета, и понял, что единственное, что у него теперь есть — это память и тишина.
