Я не взяла ребёнка из детдома. Я забрала чужую старушку из дома для престарелых — и ни о чём не жалею.
Когда слышишь, что кто-то усыновил сироту, люди обычно одобряют, кивают с уважением, умиляются. Это благородно, правильно, трогает до слёз. А если я скажу, что сделала нечто похожее, но совсем иное? Я не поехала за ребёнком — я отправилась за бабушкой. Чужой. Не родной, не знакомой. Забытой всеми. И вы даже не представляете, сколько людей потом показывали пальцем у виска.
— Ты рехнулась? Сама с детьми, денег не хватает, ещё и старушку в дом привела? — вот что я слышала чаще всего. Даже подруги качали головой. Даже тётя Марина, с которой всегда пили чай во дворе, скривилась.
Но я не отступила. Потому что знала — поступаю правильно.
Раньше нас было четверо: я, мои дочки и мама. Жили душа в душу, в тепле, в заботе. Но полгода назад мамы не стало. Это была боль, которая до сих пор ноет внутри. Пустота в доме, в душе, в привычных звуках. Подушка на диване, где она сидела, теперь пуста. Больше не слышно её голоса на кухне по утрам… Мы остались втроём, и казалось, будто осиротели.
Шло время. Острая боль притупилась, но чувство потери — нет. И однажды, проснувшись, я подумала: у нас есть дом, тепло, руки, готовые обнять. А где-то сидит кто-то, одинокий, в четырёх стенах, никому не нужный. Почему бы не отдать это тепло — тому, кто его ждёт?
Тётю Глашу я знала с юности. Мама моего друга Витьки. Весёлая, добрая, всегда угощала нас пирожками и смеялась так заразительно. Но Витька запил — сильно, беспробудно. Потом он отобрал у матери квартиру, продал, пропил всё, а сам сгинул. А Глаша оказалась в доме престарелых.
Мы с девоками иногда навещали её. Приносили яблоки, пряники, суп в баночке. Она улыбалась, но в глазах её читалось что-то тяжёлое — стыд и одиночество. И я решила — не могу оставить её там. Обсудили с дочками. Старшая, Катя, согласилась сразу. А младшая, шестилетняя Люба, закричала: «У нас опять будет бабушка!»
Но вы бы видели, как заплакала Глаша, когда я сказала ей переехать к нам. Держала мою руку и не могла сдержать слёз. А когда мы забирали её из приюта, она стояла с одной потрёпанной сумкой, дрожащими руками и таким светом в глазах, что у меня ком в горле встал.
Теперь живём вместе уже три месяца. И знаете что? Эта старушка оказалась такой бодрой! Каждое утро встаёт раньше всех, печёт оладьи, варит кисель, всё в доме приберёт. Будто вторую жизнь обрела. Мы шутим, что бабушка Глаша — наш вечный двигатель. Играет с Любой, сказки рассказывает, варежки вяжет, куклам платья шьёт. Дом снова ожил.
Я не героиня. Не делала из этого подвига. Просто поняла: когда теряешь родного, кажется, никто его не заменит. Но это не так. Добро возвращается. И если в мире не стало бабушки, которая стряпала твои любимые сырники, может, стоит согреть другую, оставшуюся в одиночестве?
Да, я не усыновила ребёнка. Зато спасла бабушку от забвения. И, может быть, в этом не меньше любви.
