Павел Иванович и представить себе не мог, что встретит старость за решёткой чужого дома, под бдительным оком санитарок, среди таких же забытых роднёй стариков. Он думал, что заслужил больше — уважение, заботу и тихий семейный уют. Ведь всю жизнь пахал, как вол, кормил семью, строил быт вокруг своей главной радости — жены Людмилы и дочки Даши.
С Людой они прожили тридцать лет, душа в душу. Когда её не стало, в доме поселилась пустота. Единственным светом в окошке оставались Даша и внучка Анечка. Он помогал, как мог — сидел с ребёнком, отдавал пенсию на продукты, давал молодым пожить своей жизнью. А потом всё завертелось…
Даша начала ворчать, когда отец засиживался на кухне. Раздражал его кашель. «Пап, ты своё отжил, дай другим пожить!» — звучало всё чаще. Потом пошли разговоры про «уютный пансионат с докторами и телевизором». Павел пробовал сопротивляться.
— Даш, это моя квартира. Если тебе тесно — съезжай к тёще. У неё трёшка пустует.
— Ты знаешь, у нас с ней холодная война! И вообще, не начинай! — огрызнулась дочь.
— Просто квартиру приглядела, да? Лучше бы сама деньги зарабатывала, а не выживала отца!
После этого она назвала его «эгоистом», пообещала «разобраться». Через неделю он сам собрал вещи. Не потому что хотел. Потому что стыдно стало быть обузой в своём же доме. Ушёл молча. Даша сияла — чуть ли не с песнями провожала.
В пансионате ему досталась комнатка с окном и допотопным телевизором. Павел коротал дни во дворе, среди таких же «ненужных».
— Детки упекли? — как-то спросила соседка по скамейке.
— Дочка решила, что мешаю, — ответил он, глядя в землю.
— У меня сын. Жену предпочёл. Выставил, как старый шкаф. Я — Надежда.
— Павел. Рад знакомству.
Так и подружились. Вместе и тоска легче. Год пролетел. Дочь не звонила. Не приезжала. Будто забыла.
Однажды Павел читал книгу, как вдруг услышал знакомый голос.
— Павел Иванович? Вы что тут делаете? — удивилась бывшая соседка Татьяна, врач, приехавшая на осмотр.
— Вот уже год как тут. Как видишь, стал лишним. Ни звонка, ни весточки.
— Странно… Даша говорила, вы в деревню уехали, на природу.
— Лучше бы уехал… А не сгинул тут, как ненужный хлам.
Татьяна покачала головой. А вечером вернулась — не выкинула разговор из головы. Через две недели приехала снова — уже с предложением:
— У меня мамин дом в деревне пустует. Она недавно умерла, хозяйство распродали. Дом крепкий, тёплый, рядом лес, речка. Хотите — ваше. Мне он не нужен, а продавать рука не поднимается.
Павел молчал, потом расплакался. Чужая женщина дала то, в чём родная дочь отказала.
— Можно попросить ещё? Тут Надежда… Ей тоже некуда идти. Возьмём её с собой?
— Конечно, — улыбнулась Татьяна. — Если согласится — без проблем.
Павел подбежал к Надежде:
— Собирай манатки! Едем! Дом в деревне, свежий воздух, свобода. Зачем нам эта тюрьма?
— Едем! Наперекор всем!
Собрали чемоданы, закупились впрок — и в путь. Татьяна сама их довезла, пожалела стариков. Павел обнял её, словно родную:
— Только Даше не говори. Не хочу даже имени её слышать.
Татьяна кивнула. Она не совершила подвига. Просто была человеком. А в наше время — это уже много.
