В тот вечер мать сказала мне с тихой грустью: «Галушка, может, Лариса права? Скоро у них ребёнок появится. Как же будет выглядеть, что ты с ними живёшь?» Я резко ответила: «А почему я должна оправдываться? Квартира такая же моя, как и её!» Но внутри уже клубилась обида, будто туча перед грозой.
Мы с Ларисой — сёстры, а трёхкомнатная квартира в самом сердце Москвы — наше общее наследство от бабушки. Когда сестра вышла замуж за Владимира, они поселились здесь, а я тогда уехала в Питер, снимала комнату и не спорила. Но прошлой зимой вернулась: работу перевели на удалёнку, и я решила — зачем платить за чужое, если есть своё?
Сначала всё было тихо. Лариса с Владимиром — люди добрые, мы с сестрой никогда не ругались. Я держалась в стороне: занимала одну комнату, мыла полы, носила продукты с рынка. Но когда Лариса забеременела, воздух в квартире стал тяжёлым. Владимир начал вскользь бросать: «Галя, ты же свободная птица, может, своё гнёздышко совьёшь?» Улыбался, но в глазах читалось иное. Лариса молчала, но её взгляды говорили яснее слов.
Мать, узнав про наши трения, приняла их сторону. «Галюня, у них семья, дитя на подходе. Им нужно место. А ты одна — тебе легче», — твердила она. Легче? Да эта квартира — моя по завету бабушки! Почему я должна отступать, лишь потому что у них будет ребёнок? Я ведь тоже хочу корни пустить, жить на своей земле. Но мамины слова точили сердце. Может, я и вправду жадная? Может, уйти — и не мешать их счастью?
С каждым днём жить становилось невмоготу. Лариса цеплялась к мелочам: то я «гремела» чашками, то ванну заняла не вовремя. Владимир как-то обронил, что моя комната идеальна для детской. Я пробовала говорить мягко: «Давайте по-честному. Квартира общая, я не против помочь, но выставлять меня за дверь — несправедливо». Лариса вздохнула: «Галя, мы не выгоняем. Но ты же видишь — тесно будет». Я видела. И чувствовала, как стены сжимаются.
Я снова пришла к матери: «Мам, почему это я должна уходить? Это мой дом. Почему Лариса с Владимиром не ищут себе жильё?» Мать покачала головой: «У них дитя на носу, а ты ещё успеешь». Но мне уже тридцать, у меня свои заботы. Я плачу за свет, за газ, покупаю хлеб. Разве моя доля теперь ничего не стоит?
Мысли крутились, как листья в осеннем вихре. Продать свою часть? Но я люблю эти стены — здесь моё детство, бабушкины пироги. Да и продать долю непросто, а у Ларисы с Владимиром и так копейки считаны. Снимать комнату? Тогда прощай мечта о поездке к морю или новой шубе. Я предложила сестре разделить квартиру по закону, но она отмахнулась: «Галя, ну что за чушь! Живи уже своей жизнью».
Словно ножом по сердцу. Разве этот дом — не моя жизнь? Теперь я будто тень в собственных стенах. Лариса с Владимиром шепчутся о кроватке, а я сижу у окна и гадаю, куда податься. Мать звонит каждый день, уговаривает: «Семья — святое. Подумай о племяшке». Но разве я не часть этой семьи?
Вчера советовалась с подругой-юристом. Та сказала: или договор о порядке пользования, или суд. Но как подать в суд на родную кровь? Я предложила Ларисе и Владимиру новый расклад: платить больше за коммуналку и сделать ремонт, если оставят меня в покое. Они пообещали подумать, но в их глазах читалось недовольство.
Теперь сижу, перебираю варианты. Может, мать права, и стоит уйти? Но тогда чувствую, что предаю саму себя. Эти стены помнят бабушкины сказки, наши с Ларисой смех. Я верю, что можно найти выход: то ли график устроить, то ли перегородки поставить. Хочу, чтобы племянник рос в мире, а не в перепалках.
Вся эта история научила меня держаться за свой угол, но и показала, как трудно стоять на своём против родных. Надеюсь, Лариса с Владимиром когда-нибудь поймут, а мать перестанет видеть во мне лишь «младшую, которая должна уступить». Хочу быть рядом, но не ценой своей доли. Может, время всё уладит, и мы снова станем семьёй — не по принуждению, а по любви.
