Горечь к себе за то, как воспитала своих детей, гложет меня изнутри.
Иногда боль не приходит со стороны. Она сидит в сердце, медленно разъедая душу, тихо подтачивая силы. Я уже не злюсь — я просто устала. Мне обидно. Не на детей, нет… На себя. На то, во что они превратились. Где-то по дороге материнской любви я перепутала искреннюю заботу с беспринципной вседозволенностью. Теперь пожинаю последствия.
Шесть лет назад я похоронила мужа. Прожили вместе сорок лет, отдавая всё семье, детям. Работали без выходных, без отдыха, забывая о себе. Лишь бы им было хорошо. Купили квартиры, оплатили учёбу, старались дать всё, чего они хотели. Когда супруг ушёл, я осталась не просто одна — я осталась без поддержки. А теперь, спустя три года на пенсии, сижу в промёрзшей хрущёвке и думаю: как же так вышло, что родные дети — те, ради которых я жила — будто забыли обо мне.
Моя пенсия — копейки. Хорошо хоть субсидию на ЖКХ оформила, а то бы и свет отключили. Но и с этим денег не хватает ни на лекарства, ни на нормальную еду. Обращалась к детям — не просила многого. Хоть немного помощи. Но в ответ лишь: «Тебе зачем деньги?» — от сына. «У самих не густо» — от дочери.
Не густо? А на курорты ездят, новые телефоны покупают, машины меняют. У дочки шкаф забит дорогущими вещами, а внучке — всего семь лет — каждый месяц даёт по пять тысяч на карманные. Мне бы хоть эти деньги — на таблетки, на хлеб. Но нет, у неё, оказывается, сейчас «нет возможности». Как так? Сердце сжимается от обиды. Я третий год хожу в одних и тех же сапоках — подмокают, подошва отваливается. Но молчу. Просить — унизительно.
Смотрю на соседок — их дети помогают: еду привозят, счета оплачивают, забирают пожить. А у меня — будто и нет никого. И самое горькое — я сама их к этому приучила. Мы с сестрой за родителями ухаживали — и деньгами, и заботой, без упрёков. А мои? Мои отгоридились. И это не просто обида. Это пустота.
Как-то предложила дочери: может, перееду к тебе на год, свою квартиру сдам — хоть какие-то деньги будут. У них ведь трёшка, места хватит. Но она даже слушать не стала: «Сдай комнату и живи со съёмщиками». То есть с чужими — нормально, а с матерью — нет? До сиз пор не пойму, где ошиблась. Где свернула не туда?
Теперь каждый день — борьба. Как растянуть пенсию до аванса? Как не слечь от болезни? Как не сойти с ума от одиночества? Мы с мужем отдали детям всё — каждую копейку, все силы. А теперь… Я словно тень в их жизни. Тихая, покорная. Лишь внутри теплится надежда: вдруг кто-то когда-то вспомнит, что у него есть мать. Не после моей смерти. Сейчас.
Но, видно, надежда — это всё, что у меня осталось…
