В новой белоснежной кухне московской высотки, в роскошных апартаментах с видом на город, Артём медленно потягивал свежесваренный кофе из фарфоровой чашки. Его тёмный костюм безупречно сидел, волосы были идеально уложены, выражение лица — спокойное и уверенное. Он привык к этой жизни — безупречной, размеренной, без намёков на прошлое. Внезапно — звонок в дверь. Он поморщился: некстати. Поставил чашку на гранитную столешницу и неохотно направился к входу.
— Кто там?
— Это я, сынок… мама.
Он замер, будто ударили. За дверью, съёжившись от ноябрьского холода, стояла женщина в потрёпанной дублёнке и платке. В руках — огромная сумка: банки с огурцами, свёрток с домашним салом, баночка мёда, всё перевязано старыми тряпками. Из-под подола выглядывали стоптанные валенки. Губы её дрожали — но не от мороза, а от страха.
— Мать? Почему не предупредила? — прошептал он сквозь зубы, нервно озираясь, не увидит ли кто из соседей.
— Артюша, я звонила — твой телефон не отвечает. Да у нас беда… без тебя никак…
Он резко вздохнул, потянул её за рукав в прихожую, торопливо захлопнул дверь. Глаза бегали — куда спрятать?
Артём давно жил в Москве. Закончил МГИМО с отличием, устроился в престижную фирму. Связи, удача и напор сделали своё — карьера взлетела стремительно. К родителям, оставшимся в деревне под Рязанью, почти не наведывался. Лишь изредка звонил — на Рождество или День Победы. Прошлое он тщательно скрывал, будто пятно на репутации.
— В чём дело, мама? — отрезал он, пока та пыталась стянуть варежки.
— Племянник твой, Алёшенька, совсем захирел. Олег с Людой еле справляются. У них второй ребёнок родился, Люда с работы ушла, а брат тебе ведь каждый месяц деньги слал, когда ты в институте был… Сынок, помоги хоть немного, им сейчас невмоготу…
Только он хотел ответить — снова звонок. Он резко обернулся.
— Сиди тихо! — прошипел. — Ни шагу из комнаты! Чтоб никто тебя не видел!
Заперев мать в спальне, он бросился к двери. На пороге стоял его коллега Виталий.
— Слушай, Артём, консьерж сказал, у тебя мать приехала? — прищурился тот. — Ты же говорил, что родители погибли в авиакатастрофе за границей?
— Да ладно, консьерж спьяну бредит! Какая-то старуха засланная, не туда зашла. Я уже разобрался, — отмахнулся Артём и добавил: — Кстати, заскочи в гастроном, жду Ольгу, папина дочь из правления. Надо ужин устроить на высшем уровне. У нас с ней может быть перспектива.
Он хлопнул Виталия по плечу и почти вытолкал за дверь. Вернувшись, бросил взгляд на спальню. Там, сгорбившись на краю кровати, сидела его мать. Глаза — как два осколка льда. Она всё слышала.
— Сынок… неужели ты рассказываешь, будто мы… мёртвые? — прошептала она, голос дрожал. — Откуда у тебя такая подлость в сердце?
Он скривился.
— Хватит, мать. Сколько им надо?
— Тридцать… — проговорила она.
— Тысяч долларов?
— Да что ты! Обычных тысяч рублей…
— Из-за этих копеек мне весь вечер испортила? На, держи. Пятьдесят. Больше не приезжай вот так. Пожалуйста. У меня теперь другая жизнь. Мы с вами — из разных миров.
Он вызвал ей такси, снял номер в грязноватой гостинице у Казанского вокзала и купил билет на ночной поезд. Прощался, не глядя в глаза.
Поздней ночью, когда он вошёл в спальню с Ольгой, та сразу нахмурилась.
— Что за хлам? Артём, здесь воняет деревней!
— Это уборщица, опять натащила барахла. В этом месяце её без премии оставлю, — равнодушно бросил он, отворачиваясь.
А в это время в трясущемся вагоне электрички его мать ехала обратно. Она смотрела в тёмное окно, где мелькали одинокие огни, и сдерживала ком в горле. В голове крутился один вопрос: где они с отцом оступились? Где упустили сына, что он теперь стыдится их речи, их запаха хлеба, их простой жизни?
И почему любовь, которой они растили его, теперь обжигала им душу, как раскалённое железо…
