Девочки, даже писать об этом больно, но молчать больше нет сил. Мой сын — единственный, ради которого я жила, — теперь делает вид, будто меня нет. А началось всё, когда он встретил её — свою жену, мою невестку. До сих пор не пойму, в чём провинилась. Где ошиблась? Почему родная кровь так холодно отворачивается от матери?
Я одна поднимала сына. Мужчины приходили и уходили: кто-то пользовался моей добротой, кто-то просто исчезал без слов. Может, это я такая — слишком доверчивая, слишком жаждущая любви, пусть даже ненастоящей. В лихие 90-е крутилась как белка в колесе, копила на хлеб, лишь бы у него было всё. Шла вперёд, стиснув зубы, не жалея себя.
Потом появился он. Женатый, да. Но стал для нас поддержкой. Устроил сына в «Газпром» — пусть сначала простым рабочим, зато с перспективой. Помогал, чем мог: деньгами, советом. Благодаря ему сын выучился, стал инженером, получил стабильный доход. Я верила в него, даже когда он грезил о своём деле, а не о зарплате с завода. Отдавала последнее, лишь бы он был счастлив.
Потом он привёл её. Красивая, но пустая, как мне тогда показалось. Беременность не заставила себя ждать. Я обрадовалась — внучка! Помогла с свадьбой. Мой знакомый дал денег на кольца, и тут впервые почувствовала тревогу. Она выбрала кольцо втридорога, даже не справляясь у жениха. Робко предложила: «Может, скромнее, зато на двоих?» В ответ — взгляд, полный ненависти. С тех пор я для неё враг.
Молчала. Терпела. Купила им машину, чтобы сын подрабатывал таксистом. Но потом всё пошло под откос. Машину продали, деньги растаяли. Посыпались упрёки от её родни: «Какой из тебя муж, если семью не кормишь?» — и развод. Сын запил. Лишился прав. Я вытаскивала его со дна. Помогала. Потом появился бизнес. Как только деньги вернулись — она вернулась. А я стала лишней.
Бизнес оформлен на меня — из-за долгов перед приставами. Он платит по чуть-чуть. Запутался в казино, надеясь отыграться: вернуть жену, стабильность, жизнь. Я снова дала денег — на аренду, на зарплаты. Уверял, что вот-вот всё наладится. Я верила. А потом он потребовал больше — бросить работу, чтобы помогать ему. Я согласилась. Теперь сижу и жду, когда обо мне вспомнят. Чаще — не вспоминают. Даже внучке гостинец купить не могу — нет денег. Звонят только тогда, когда что-то нужно.
Подарил мне машину — новую, блестящую. Только вот бензин или страховку мне не потянуть: денег не даёт. Иногда забирает её, возвращает разбитую. Как-то срочно понадобилось уехать — а она не заводится. А ещё я до сих пор выплачиваю кредит за его прошлую машину — взяла на себя. Сначала он помогал, потом махнул рукой. А я? Молчу. Потому что мать.
Отписала им долю в своей квартире. На праздники не зовут. Ни на Новый год, ни на дни рождения. Однажды пришла к нему на работу — он взорвался. Кричал, что я его позорю. За что? Я не пью, печаталась в журналах, состояла в Союзе писателей, всю жизнь трудилась. Я не опустившаяся старуха с лавочки у подъезда.
Иногда просто прошу прощения — без причины. «Извини, если что не так». А теперь — меня заА теперь — меня заперли за дверью собственной жизни, и я осталась одна с вопросом: почему любовь матери измеряют только тем, что она ещё может отдать.
