Тепереча припоминаю, как Авдотья замуж выбивалась. Весь уезд удивлялся, отчего бабе справной судьба не улыбается. Девка статная, работящая, разумная, лицом пригожая. И должность уважаемая – ветеринаром при крупном хозяйстве рядит. А не везло… Верно, оттого что Авдотья не здешняя. Да и в отличность от местных баб была.
— Кабы её корону-то пониже надвинула, глядишь, мужичонко в избе объявился. Ладно, славных ноне не выбирают, но хоть дух бодрячком, — заводила разговор Глафира, наши бабки на чурбачках вечерами толклись. Она всё первой замечала, кто в деревне как живёт. Новости узнавала до их появления.
Но всегда ждал ответ от Марфы. Подружки с молодости, спорили всю жизнь. Марфа скажет белое – Глафира вскипит, будто черное.
Тут все к Марфе поворотились, ждали очередного зрелища. Она не обманула.
— Несёшься-то? Чтоб по избе дармоеда спиртным тянуло – на шею себе петлю накидывать? Нет, бабки, слышите?! Ниче от мужика, пускай токмо воняет, на нём баба пахать будет. Ух, грех! Лучше уж с короной!
Глафира аж зарделась.
— Чего ты городишь-то, не разумея? Бабе без мужика – не жизнь! Чтобы в избе мужик был!
— Расскажи, на кой? Сама ж вещаешь, мужики все теперь завалящие! Зачем? Носить за ним?
Глафира не стерпела, подскочила.
— Дура картофельная! Дитёто рожай!
— Ты-то дурища! Дитёто родишь, да и тяни его, “кормильца”, всю жизнь! Легче на базар съездить, красивого-здорового найти, да для дитёнка пользу сделать. Не пестовать перегаром пропахшего дармоеда, а радоваться своему веку!
Бабки ахнули. Зазнобы самые жаркие выходили у подружек на мораль. Раз сцепились – месяц не общались. Даже на чурбаках не сидели. Томились тогда старухи жутко. А всё оттого, что у Глафиры муж был один, в могиле лет двадцать, а у Марфы – трое, да и сейчас Васек-печник похаживал, хозяйство объединить сулил. Марфе за семьдесят, бывшему печнику – под восемьдесят, ничего.
Оттого и взгляды их тут о разном толковали.
И снова бы до скандала дошло, кабы сам невод не объявился.
— Здорово, бабульки!
Аня приостановилась, поглядывая с улыбочкой.
— Здорова, Анютка! Из губернии?
— Из губернии, Марфа Мироновна. Капель от блох прихватила – у кого коты чешутся, накапаю.
— Ой, Анюша, у кота блохи – дело житейское!
— Ну, Матрёна Гавриловна, давече капельки – раз пшикнул, полгода кота с печи не спускай.
Тут Марфа вновь вмешалась. На подругу презрительно взглянув, изрекла:
— Анютка, спасибо, милости просим. Я, в отличие иных, в потемках живущих, умом понимаю, какая польза. А на таких не обращай, не в диковинку, ежели они и стирать щёлоком не гнушаются.
И затряслась Марфа от смеха мелко. Глафира же багрова стала.
Авдотья улыбалась. Шесть лет в деревне научили – никакой тайны здесь нет, одна молва. Сперва горевала, обижалась, да смекнула – обычное дело. Истинно горевать – ежели и говорить о тебе не станут, значит человеком не считают.
Авдотья по зову сердца сюда прикатила. Отъявленная горожанка, она с детства бредила деревней. Лошадей лечить, коров – всякую животину. Твердила: животные – верней тварей нет. Только сказать не могут, где болит.
Прослышала, в новом хозяйстве ветврач нужен, да с избой – не раздумывала. Сразу. Дом привела за два месяца. Деньги у родителей заняла, да рассчиталась споро – на зарплате не надули.
Родители наведывались, дивовались, как порядок заведён, да уговаривали назад.
— Анютка, да что хорошего? Деревня ведь. Ни потех, ни зрелищ. Вечером – полная темень, — приговаривала матушка.
Батя морщился. Хотя кабы матушка похвалила, он бы так же её поддержал.
Авдотья смеялась.
— Погодите! Поросёночка заведу! Мясом обеспечу!
А они лишь качали головами.
Авдотья слово сдержала. Теперь у ней поросёнок Хрюша, куры да индюки. Родители, видя упорство, махнули рукой, да и сами радовались, в деревенскую тишь приезжая.
Беспокоило Авдотью лишь одно. Как всякая баба, замуж хотелось. Потом
А наутро, проснувшись под привычное кудахтанье кур и радостное хрюканье поросенка, Нина потянулась, вдохнула свежий, чуть пахнущий дымком деревенский воздух и вдруг ясно поняла, что эта жизнь, со всеми ее старушками, капризными котами и неудачливыми кавалерами, и есть та самая, настоящая, которую она выбрала когда-то всем сердцем и которую теперь, с легкой грустью от несостоявшейся свадьбы, но и с новой силой, готова была проживать дальше, день за днем, в тишине и гармонии со своим миром, где главной драгоценностью была вовсе не корона на голове, а простая свобода быть самой собой.
