Как Наденька замуж собиралась
Никто в селе Калиновка не ведал, отчего Надежде Петровне в делах сердечных так не везло. Девка-то ладная, работящая, к тому же ученая да пригожая. Место славное — ветеринаром при большом колхозе. Полагали все, причина в том, что чужая она здесь. Да и отличалась от местных бабёнок порядком.
— Кабы Наденька свое самодержавие чуть поумерила, глядишь, и мужчинка в доме объявился бы. Конечно, добрых хоть днем с огнем ищи, но хоть мужской дух будет,— завела речь Сидоровна, усаживаясь на плахи с подружками вечером. Она всегда первой пускала слухи да обсуждала сельчан. Вести в селе ей ведомы были прежде, чем случались.
Но имелась у нее вечная спорщица — Петровна. Подруги они с юности, столько ж лет и пререкались. Скажет Петровна “белое” — Сидоровна с пеной у рта докажет, что “черное”.
Бабы тут же к Петровне повернулись, предвкушая представление. Та не медлила.
— Ишь, новости какие! Чтобы носками вонючими дом провонял, так это ж через себя переступить надо! Нет, бабоньки, вы только внемлите! Ничего от мужика не требуется, пущай лишь запах разносит, а баба трудиться будет. Фу, лучше уж с самодержавием ходить!
Сидоровна даже зарделась.
— Чего ты городишь, ума лишилась? Бабе надлежит с мужиком жить! Чтоб мужчина в избе был!
— А не объявишь ли мне, на кой он там? Сама же твердишь, мужики сплошь заваль остались! Зачем он? Им прислуживать?
Сидоровна не стерпела, подскочила.
— Бестолковая бабенка! Дитятко-то родить нужно?
— Нет, это ты бестолковая! Родишь дитятко, тащи потом этого якобы мужика на себе всю жизнь! Не проще ль в город смотаться, обрять статного красавца, да и сотворить наследника? И не кормить дармоеда-перепивоху, а себе в радость жить?
Бабы ахнули. На почве нравственности у подруг всегда жаркие баталии случались. Однажды так разругались, что месяц молчали. Даже на плахи не выходили. Скучища бабкам была невыносимая. А все оттого, что у Сидоровны один муж был, двадцать лет как схоронённый, а у Петровны — трое, да и нынче Васька-печник к ней приглядывал, хозяйства объединить давал. Петровне уж за семьдесят, печнику под восемьдесят, и ничего.
Потому воззрения их на сей счет разнились всегда.
И вновь дело грозило громкой сварой, как появился сам предмет пересудов.
— Здорово, девчата!
Надежда остановилась, на старушек глядя с улыбкой.
— Здравствуй, Наденька! Не иначе из райцентра?
— Из райцентра, Марфа Петровна. Капель от блох привезла, у кого коты чешутся — говорите, забегу, помажу.
— Ой, Надя, коту без блох скучно жить!
— Да полно вам, Дарья Сидоровна! Капельки ноне — раз помазал, полгода лохматого держать на кровати мож.
Тут Петровна вновь вступилась. На подругу презрительно косясь, молвила:
— Наденька, спасибо, ко мне заверни. Я, вразрез с отсталыми дусями, в прошлом веке застрявшими, понимаю, сколь это полезно. А на них внимания не кинь, не диво, коли они и моются золой в бане.
И вздрогнула Петровна от смеха. А Сидоровна даже почернела от злости.
Надежда усмехнулась. За шесть лет в селе смирилась: личная жизнь здесь — общее достояние. Поначалу тревожилась, обижалась, да смекнула — тут так заведено. Чего печалиться, ежели про тебя молчат — значит, ничто ты, пустое место.
***
Надежда приехала сюда по зову души. Городская девка, она с малых лет грезила селом: лошадей лечить, коровок, всяку животину. Говаривала, звери — вернейшие и добрейшие твари. Вот только не скажут, где болит.
Узрев объявление — ветврач требуется для нового колхоза, да с избой — не раздумывала ни мига. Позвонила, при
Прищурившись на пыльную дорогу, где Игорь с маменькой скрылись за поворотом, Надежда беззвучно вздохнула, потрепала подошедшего кота за ухом и твердо направилась к сараю — кормить цыплят пришла пора, а душевную пустоту неизменно заполняла хозяйская суета да преданное сопение поросёнка под крыльцом под луной села Калиновка, неспокойного от шепота старушек за тыном, где она, сама не своя от внезапной легкости, шептала курам, рассаживавшимся на насесте: «Спите, мои хорошие, не всем же мужиком пахнуть».
