Мне больше невмоготу. Куда пристроить мою старушку-мать?
Не знаю, сколько ещё выдержу. Сначала казалось — переживу, справлюсь. Думала, просто чёрная полоса, что любовь да терпение всё осилят. Но сейчас я на краю. И душой, и телом. Кто-то осудит, а кто-то поймёт — если сам через это прошёл. Расскажу свою историю — не в оправдание, а чтобы облегчить душу.
Меня зовут Татьяна, я младшая в семье. Старший брат Борис на три года меня старше. Мама родила нас поздно: брата — в сорок два, а меня — в сорок пять. Долго не получалось завести детей, и когда наконец родились мы, мама считала нас чудом. Мы были её смыслом жизни. И хоть она была старше других матерей, старалась дать нам всё — ласку, заботу, образование.
Когда мне было семнадцать, умер отец. Для нас с братом это было горе, а для мамы — конец света. Она едва оправилась, и я, как могла, её поддерживала. Брат уехал учиться, потом в Германию — работать, жить, семью заводить. Остались мы с мамой вдвоём.
Прошли годы. Сейчас маме семьдесят восемь. И я всё ещё с ней. Только теперь это не просто мать, а человек, за которым нужен глаз да глаз. Круглые сутки. А я не справляюсь.
Мама забывает всё. То утюг не выключит, то плиту, то чайник в холодильник поставит, а молоко в шкаф уберёт. Уже сто раз говорила — не надо помогать, я сама всё сделаю. Но она продолжает — по привычке, из доброты, чтобы быть нужной. Только теперь это не помощь, а лишние хлопоты. А сказать: «Мама, не лезь» — не могу, потому что вижу, как ей больно от своей беспомощности.
Недавно случилось худшее. Мама вышла и не вернулась. Забыла, куда шла, забыла, где живёт. Три часа я её искала — всех знакомых обзвонила, весь район обшарила, с ума сходила. Нашла случайно — подруга увидела её в другом конце города. Мама стояла растерянная, замёрзшая, испуганная. А я — опустошённая, будто выжатый лимон.
И это теперь не исключение, а правило. Вечное напряжение. Вечный страх, что случится. Вечная ответственность. Я не могу ни на минуту расслабиться. Просыпаюсь ночью от любого шороха. Никуда не уезжаю. Не живу — выживаю. Я не дочь — я сиделка. И это медленно, но верно съедает меня.
А у меня ведь и своя семья есть. Муж, дети, внуки. Я их всех люблю, ради них жила. Но теперь все мои силы уходят на маму. И я чувствую, как таю. Устала. Выгорела. По ночам плачу — не знаю, что делать дальше.
Даже подумать страшно: «Куда бы её определить…» Само слово «определить» — как нож в сердце. Как будто предаю. Но ведь есть же дома престарелых, пансионаты, специальные заведения. Почему я не могу об этом подумать без мук совести?
Потому что нас так воспитали. Потому что мать — святое. Потому что она меня родила, вырастила, берегла. И теперь мой долг — быть рядом. Но долг — не каторга. Не крестный ход. А у меня будто камень на шее, и кто-то шепчет: «Тащи, пока не свалишься».
Брат помогает деньгами, звонит, жалеет. Но он — за границей. Он не видит, как мама ночами плачет, как путает моё имя с именем сестры, как не может найти дорогу домой. Он не носится по улицам в панике, если она задерживается. Не подбирает осколки разбитых тарелок. Он живёт спокойно. А я — здесь. В этом доме. В этом круге беспросветном.
Не знаю,
