В далёкие времена у классной руководительницы моей дочери была мать — женщина в годах, но ещё бодрая, вполне способная обходиться без посторонней помощи. Однако она привыкла звонить дочери едва ли не каждый день со словами: «Мне нехорошо, приезжай срочно». Эти слова звучали как приказ, и каждый раз означали одно: бросай все дела и мчись к ней.
Дочь приезжала — ночью, на рассвете, среди рабочего дня. Ехала, потому что была хорошей дочерью, потому что иначе не умела. А потом шла на уроки, учила детей, возвращалась домой — и снова спешила к матери. Так продолжалось месяцы, а может, и годы. Пока силы не иссякли.
Сначала несчастный случай — она упала и сломала руку. Потом, едва оправившись, снова травма — на этот раз сломала ногу. Но даже это не остановило мать: стоило дочери немного прийти в себя, как история повторялась.
Осенью она всё же вернулась в школу, к детям, к привычному ритму. Но не успела толком восстановиться, как снова раздался звонок: «Мне плохо. Приезжай. Сейчас же».
И она поехала. Снова и снова. Пока однажды не слегла с воспалением лёгких. Умерла в больнице. Молодая, светлая, любимая всеми учительница — её оплакивали и дети, и родители, и коллеги. Лишь мать, кажется, так и не поняла, что потеряла единственного человека, готового примчаться по первому зову.
Прошёл всего месяц после похорон, как пожилая женщина взялась за младшую дочь — Марфу. Та, в отличие от сестры, была твёрдой, с характером, унаследованным от отца. Она не бросалась к матери по каждому зову.
Но мать не сдавалась. Звонила, стонала, давила на жалость: «Ты меня не любишь. Я никому не нужна. Никто не приедет, пока я не умру». В конце концов Марфа не выдержала.
— Анастасия всю жизнь к тебе бегала. Вытирала слёзы, носила сумки, таскала лекарства. И что? Где она теперь? В земле. А я хочу жить. Поэтому сейчас я на работе. Приду позже. А если тебе плохо — звони в скорую. Раз можешь набрать мой номер — значит, и 103 наберёшь.
С тех пор минуло полтора десятилетия. Мать до сих пор жива. И скорая к ней ездила — не раз. И врачи помогали. Но уже без ночных бдений дочери, без слёз и скандалов. Живёт как может. Только теперь, кажется, реже звонит с упрёками.
Порой мне кажется, что у некоторых в старости словно ломается что-то внутри. Вместо того чтобы беречь своих детей, дать им пожить — они привязывают их к себе не цепями, а чувством вины. И причина не в болезнях, а в обидах, капризах, эгоизме. Вот и звучит в трубке: «Мне плохо, приезжай». А потом и детей не остаётся.
Если мне суждено дожить до глубокой старости, хочу сохранить рассудок. И если ещё буду понимать, что к чему — пусть отправят меня в дом престарелых. А если нет — тем более. Пусть живут своей жизнью. Пусть растят детей, строят дома, ездят к морю.
Я не хочу быть тем, кто своим страхом перед смертью ломает чужие судьбы. Кто винит всех вокруг, лишь бы не чувствовать себя одиноким. Кто не скажет «спасибо», но одним звонком сорвёт семью с места.
Многие возмутятся: «Как можно так говорить? Это же мать!» Но те, кто так говорит, никогда не сидели у постели больного старика. Не плакали в темноте от бессилия. Не слышали крик «Мне плохо!» в трубке, зная, что это не беда, а просто жажда внимания.
Судить таких легко. Понять — куда сложнее.
Я не оправдываю чёрствость. Но у детей тоже есть право на жизнь. И иногда, чтобы её сохранить — нужно просто не приезжать.
