Смотрю на котлеты, слегка подгоревшие по краям, и не верю своим ушам.
— Ты себя изжила. Подаю на развод, — бросает муж, отодвигая тарелку. Словно сообщает о повышении тарифов на ЖКХ. Застыла с половником в руке. Кактус на подоконнике вытянул кривой колючкой, будто кивает: «Да, кончилась». Мне сорок семь, с Дмитрием прожили двадцать лет. Сын Артём учится в Питере, ипотека на трешку почти закрыта. И вот так — «изжила».
Чувство, будто мир превратился в старый фильм из передачи «Спокойной ночи, малыши!». Разглядываю подгоревшие края: «Срезать или выбросить?» Странно, как ум хватается за ерунду, когда рушится жизнь.
**Ржавчина быта**
С весны в доме висело молчание. Дмитрий засиживался на работе, а выходные тратил на отчёты для нового шефа. Я погрузилась в офис: сводила балансы, вечерами гладила кота Ваську. Общались обрывками: «Купи хлеб», «Переведи на карту», «Кто вынесет мусор?». Усталость выросла между нами бетонной стеной.
Артёму двадцать, живёт в общаге, звонит редко. Летом хотел приехать — планировали шашлыки на даче, но не сложилось: то дожди, то Дмитрий «устал после командировки». Уже тогда поняла — мы соседи, а не семья.
**Точка кипения**
Почва трещала давно. Месяц назад засорился слив. Вызвала сантехника из УК, а муж процедил: «Мужское дело, не лезь». Зачем? Сам гвоздь не забьёт. Но упрекнул — будто искал повод уколоть.
Потом соседка Лидия Степановна спросила в лифте: «Димочка, Светочка, скоро годовщина? Позовёте?» Переглянулись — дату пропустили месяц назад. Оба забыли. Соседка вздохнула, словно знала наш секрет.
Но финал всё равно оглушил:
— Развод? Серьёзно?
— Серьёзно, — муж смотрит в окно. — Устал. Всё умерло.
**Ночь перезагрузки**
Ночуют на диване в гостиной. Васька мурлычет у ног, будто утешает. Дмитрий заперся в спальне. Утром, на автомате, ставлю чайник. Кактус в углу покосился — не цвёл пять лет. «И тебе досталось», — думаю.
Попыталась заговорить — слова застряли. На работе коллеги решают кроссворды, а я ловлю себя на мысли: «Я — бракованный чайник?»
Вечером звоню сыну:
— Артём, папа уходит…
Молчание, потом:
— Мам, давно чувствовал. Я с тобой. Не давай себя топить, ладно?
Голос дрожит — взрослый парень, но всё равно ребёнок.
**Визит свекрови**
Свекровь Маргарита Павловна звонит на следующий день:
— Развод? В ваши-то годы! Надо было беречь Димку, а ты в бумагах копошишься!
Чуть не кричу: «Он сам виноват!» Но молчу — бесполезно. Она в деревне с внучатами, судит по сплетням.
**Переговоры за чаем**
В субботу разговор. Дмитрий садится напротив. На стене часы с кукушкой — замолчали три года назад. Символично.
— Не передумаю, — говорит, отодвигая чашку. — Квартиру продадим, возьму свою долю. Сниму комнату.
Слушаю этот отчёт бухгалтера. Двадцать лет — и вот итог. Слёзы подступают, но глотаю их.
— Ладно, — отвечаю. — Развод так развод.
Где-то внутри щёлкнуло — будто сбросила рюкзак с камнями. Страшно, но дышать легче.
**У мамы в хрущёвке**
Еду к маме в пятиэтажку с трещащим лифтом. Она варит борщ, гладит меня по волосам:
— Может, помиритесь? С отцом тоже чуть не развелись…
— Дмитрий… — начинаю и замолкаю.
За окном — облезлый тополь. Помню, как сажали его, когда я была школьницей. Каждую весну зеленеет, несмотря на трещины в асфальте. «Может, и я…» — но мысль обрываю.
**Сюрприз кактуса**
Возвра
