Маргарите Петровне стукнуло шестьдесят пять, и почти всю жизнь она прожила одна, поднимая двоих детей — Людмилу и Дмитрия. Муж погиб, когда младшему было всего четыре, и с тех пор она одна тянула лямку: и за мать, и за отца. Вкалывала без выходных, не жалея себя, лишь бы дети выучились, выросли и, наконец-то, начали жить своей жизнью.
Казалось, всё шло как надо. Людмила вышла замуж и уехала в Питер. Дмитрий — парень неглупый, университет окончил, но взрослеть не торопился. После учёбы так и остался жить с матерью, оправдываясь то кризисом, то низкими зарплатами. Маргарита Петровна терпела. Верила: вот-вот он устроится на хорошую работу, женится и наконец съедет.
И однажды он почти исполнил её надежду. Объявил, что женится на Светлане — женщине на десять лет старше. Маргарита Петровна не стала мешать — пусть пробует. Надеялась, что после свадьбы молодые возьмут хоть какую-то однушку и заживут отдельно. Но всё пошло не по плану.
Сначала Светлана стала задерживаться у них всё чаще, потом притащила чемоданы с вещами и тихо, но нагло въехала насовсем. Маргарита Петровна почувствовала, как её дом постепенно превращается в чужой.
Но самое интересное началось позже. Оказалось, у Светланы есть сын, про которого Дмитрий скромно умолчал. И однажды, без лишних разговоров, женщина привела мальчика в квартиру. «Теперь он будет жить с нами», — заявила она, будто речь шла о новом коте, а не о лишнем рте в и без того тесной двушке.
Но кульминацией стало заявление сына: «Мам, тебе придётся перебраться на кухню. Нам нужно больше места». И это говорилось женщине, которая вырастила его, работая на двух работах, отказывая себе во всём.
У Маргариты Петровны сердце сжалось. Её не спросили. Не предложили вариантов. Просто поставили перед фактом — в её же квартире, за которую она платила всю жизнь.
Дальше — больше. Дмитрий внезапно лишился работы. Деньги в доме закончились. Все расходы — еда, коммуналка, лекарства — легли на её скромную пенсию. При этом ни сын, ни сноха, ни её сынишка даже не пытались помочь. Они жили в своём ритме: просыпались к обеду, смотрели телевизор, а вечером требовали ужин, как будто так и надо.
Старушка держалась. Молчала. Пока однажды не позвонила Людмиле и, рыдая, не выложила всё: как живёт на кухне, как её вытеснили из собственного дома, как чувствует себя чужой там, где когда-то всё создавала своими руками.
Дочь не стала тянуть. Через три дня она была на месте. Увидела мать — уставшую, с синяками под глазами, и в её душе что-то перевернулось.
— Ты взрослый мужик, — бросила Людмила брату. — У тебя жена, у неё ребёнок. И вам не стыдно сидеть на шее у пожилой матери? Занимать её квартиру, есть её хлеб, а за свет и воду даже не платить?
Дмитрий молчал. Светланы не было — укатила к подружке. Мальчик сосал сок и пялился в телефон.
— Я не против помочь, — продолжала Людмила. — Но не понимаю, почему мама должна содержать тебя и твою жену. Это её квартира, и жить в ней должна она, а не на кухне, как Золушка.
После этого разговора что-то щёлкнуло в Дмитрии. Может, он наконец услышал то, что мать пыталась до него донести годами. А может, испугался, что доведёт её до инфаркта.
Через неделю он сообщил, что устроился на работу. Зарплата — копейки, но стабильно. А через месяц заявил, что они со Светланой и её сыном съезжают. Снимают однушку на окраине, будут начинать с нуля.
Маргарита Петровна плакала. Но теперь — от облегчения. Впервые за долгое время она проснулась и поняла: это её дом. Где тихо, где чисто. Где никто не указывает ей, где спать.
Может, теперь у неё начнётся та самая пенсия — без унижений и чужих носков на её табуретке.
