Я порвала отношения с собственной матерью из-за собаки. И ни о чём не жалею.
Моя жизнь изменилась не в тот день, когда мы с мужем взяли пса из приюта, и не тогда, когда я узнала, что наконец стану матерью после долгих лет безуспешных попыток. Всё рухнуло, когда родная мать, с которой у нас всегда были тёплые отношения, вдруг превратилась во врага — не моего, а моего пса.
Дружок вошёл в нашу жизнь восемь лет назад. Щенок с печальными глазами, тяжёлым прошлым, но доброй душой. Мы с Артёмом сразу его полюбили — он стал нам как сын, особенно когда все наши попытки завести ребёнка заканчивались разочарованием. Мы заботились о нём, лечили, водили на дрессировки, учили общаться с людьми. Он вырос в идеального пса — ласкового, послушного, преданного. Мы жили тихой, счастливой жизнью — я, муж и наш Дружок.
Когда после долгих лет лечения я увидела две полоски на тесте, мир засиял. Мы плакали от счастья. Мама и свекровь вроде тоже обрадовались, но очень скоро обернули радость в упрёки и истерики:
«Собаку надо срочно убрать! Ты что, рехнулась? Шерсть повсюду! Аллергия! Укусит!» — кричала мать.
«Найдите, кому отдать! Это же ребёнок! Неужели он для тебя менее важен?» — вторила свекровь, закатывая глаза.
Мы с мужем пытались объяснить: Дружок не опасен. В доме идеальная чистота, у нас моющий пылесос, все санитарные нормы соблюдены. Он член семьи. И мы никому его не отдадим. Но старшее поколение не унималось. Мать звонила по десять раз в день, рыдая в трубку, что я гублю младенца. Свекровь давила на мужа. Напряжение росло, а я на шестом месяце лежала ночами, сжимая живот от тревоги.
«Ещё одно слово — и вас здесь больше не будет», — холодно сказал Артём, глядя им в глаза.
После родов они затаились. Но ненадолго.
Когда я с сыном вернулась из роддома, первым делом подошла к Дружку — он скулил у двери, скучал. Я присела, обняла его. Мать и свекровь переглянулись. А на следующий день, когда у малыша появилась сыпь, начался настоящий ад.
«Это всё собака! Ты совсем рехнулась?!» — визжала мать.
«Пёс на одной кровати с ребёнком! Да моя бы бабушка в стыде сгорела!» — орала свекровь.
Я молчала. Но Артём не выдержал. Он выгнал их обеих.
Тогда пришли угрозы. Сначала — «мы его отравим, и дело с концом!», потом — «жаловаться будем в опеку!». Мать заявила, что подаст заявление: ребёнок, мол, живёт в антисанитарии, с собакой в одной квартире. Что меня надо лишить прав, что я «ненормальная», раз ставлю зверя выше младенца.
Антисанитария?.. У меня в доме чище, чем в операционной. Я мою полы по три раза в день. Слежу за питанием, контролирую влажность, стираю детские вещи отдельно. Но что значат факты, если в сердце — злоба?
Я сказала матери твёрдо: ещё один шаг в сторону опеки — и ты больше никогда не увидишь внука. Никогда.
С тех пор — тишина. Иногда больно. Всё-таки она — моя мать. Но Дружок — тоже семья. Он был с нами, когда мы не могли родить. Грел нас в самые тяжёлые дни. Он — не угроза. Он — наша любовь.
Я не отдала и не отдам его. И если мне пришлось выбирать между шантажом и правом жить в мире с теми, кого люблю — я выбрала второе. И ни капли не жалею.
