— Куда пожаловаться, если дочь тебя ненавидит?
— Надо куда-то позвонить, пожаловаться на дочь, — шептала Татьяна, раскинувшись на старом продавленном диване и закрыв лицо ладонью, — пусть ей хоть кто-нибудь объяснит, что мать надо уважать. Хоть кто-то!
В комнате царил полумрак, пахло прокисшим вином, давно немытой посудой и спёртым воздухом. Татьяна не могла подняться — голова гудела, будто внутри неё разгружали вагоны с углём, и каждое движение вызывало тошноту. Где она заснула? Когда? Не помнила. Как и не помнила, когда вчера схватилась за бутылку и куда подевались последние часы.
Она снова была одна.
Алиса ненавидела пьяных.
Не просто не любила — ненавидела. Глухо, как ненавидят разбитые детские мечты. С самого детства, с тех самых ночей, когда в их квартире начинался беспорядок: мать, шатаясь, влетала в дверь, грохала сумкой, не попадала в выключатель, спотыкалась о порог. Иногда — засыпала прямо в коридоре.
Однажды Алиса нашла Татьяну у подъезда — лицом в снег. Ей было восемь. Восемь лет — а она уже знала, что такое стыд. Что такое перегар, косые взгляды соседей и шёпот одноклассников:
— Алиска, твоя мамка опять в отключке?
Она научилась не плакать. Научилась прятать осколки разбитых рюмок, собирать пустые бутылки в пакеты и выносить их потихоньку, чтобы никто не видел. Алиса мыла полы, когда мать не могла встать. Готовила, убирала, стирала — потому что иначе жить было невозможно. В одиннадцать лет она уже знала, как оттереть пятно от вина с дивана и чем замыть рвоту с ламината.
Каждый вечер был испытанием. Мать кричала, рыдала, била посуду, падала. А Алиса сидела в своей комнате, обняв колени, и замирала. Боялась пошевелиться. Не дышать. Не спугнуть. Потому что пьяная мать была непредсказуема. То плакала, то орала, то могла ударить.
Алиса выросла. Уехала при первой же возможности. Поступила в институт, подрабатывала в кафе, сняла комнату. Потом встретила Дениса. Спокойного, надёжного. Они поженились. Родился сын — Игорь. И Алиса поклялась себе:
— Мой ребёнок никогда не увидит меня пьяной. Не услышит пьяных криков. Не будет бояться моих шагов за дверью.
Она делала всё, чтобы у сына было другое детство. Тихое. С домашними пирогами, сказками перед сном, чистым бельём и запахом мяты. Всё то, чего у неё не было.
С матерью она почти не общалась. Краткие звонки, редкие встречи — и только в те редкие дни, когда Татьяна была трезвой. Не пускала её в свою жизнь.
Но Татьяна не понимала.
Каждое её утро начиналось с головной боли и проклятий. Она ворчала, орала, спотыкалась о разбросанные вещи. Иногда просыпалась на кухне среди окурков и пустых банок. Иногда — на кровати, не помня, как там оказалась.
Иногда — в слезах:
— Вот ведь неблагодарная! Я ж её родила, в школу водила, а она теперь даже не звонит! Словно я ей не мать, а соседка какая!
Иногда — в ярости швыряла стакан о стену и кричала:
— Отбрыкалась, как последняя тварь! Думает, мать можно выкинуть, как мусор?!
Иногда — плакала. Потому что понимала. Что сама всё разрушила. Что каждую рюмку она променяла на любовь дочери. Что литры взяли верх над семьёй. И что теперь поздно.
Иногда Татьяна пыталась вспомнить, где свернула не туда. После смерти мужа? После увольнения? Или ещё раньше — когда решила, что «рюмочка для настроения» — это нормально?
Теперь она жила одна. Без близких. Без внука. С бутылкой и старыми фотографиями.
Она открывала альбом, заляпанный пятнами и пылью. Смотрела на Алису — маленькую, с косичками, с доверчивыми глазами. Потом — на себя. Молодую. Красивую. До того, как всё пошло прахом.
И в глазах появлялся страх.
— Что я натворила?..
Но чаще — злость.
— Она же моя кровь! Почему не помогает?! Почему я одна, а она живёт, как будто меня нет?!
И тогда Татьяна хваталась за телефон, чтобы позвонить «куда надо» и пожаловаться:
— Пусть заставят её уважать мать! Ведь должен же быть закон!
А потом… бросала трубку. Ползла к тумбочке. Где стояла бутылка.
Алиса знала, что мать одна. Что пьёт. Что может умереть в пустой квартире, и никто не узнает. Но её сердце давно окаменело. Там осталась только усталость. Та боль научила её одному — спасай сначала себя. И если кто-то топит тебя вместе с собой — отпускай. Даже если это твоя мать.
Потому что уважение не требуют. Его зарабатывают. Или теряют. И если потерял — уже не вернёшь.
И жаловаться некому.
Не на кого.
Потому что сама всё разрушила. Своими руками. Своими рюмками. Своим молчанием, когда нужно было крикнуть: прости…
