Вот адаптированная история:
Каждый раз, когда мой муж уезжал в командировку, свёкор звал меня к себе «поговорить по-душам»… Но когда я узнала правду, мой мир рухнул.
Артём застёгивал чемодан, напевая что-то под нос. Я стояла в дверях спальни, наблюдая за ним с улыбкой, которая не достигала глаз.
«Не переживай, Алина, — сказал он, поправляя воротник. — Всего три дня в Казани. Вернусь быстрее, чем ты успеешь заскучать».
Я кивнула, но в груди стало тяжело.
Он подошёл, чмокнул меня в щёку и добавил полуулыбкой: «И не забывай, зайди к отцу. Он волнуется, когда меня нет. Просто побудь с ним, ладно?»
«Конечно», — ответила я, улыбка застыла на лице.
Но я не сказала, что каждый его отъезд делал дом другим. Тишина становилась гуще. Тени в углах — темнее.
И всегда — без исключений — Николай Владимирович, мой свёкор, звал меня в его кабинет для странных разговоров.
Сначала всё было безобидно.
«Алина», — звучал его тихий, чопорный голос.
Я заходила и видела его в кресле под жёлтым абажуром, воздух пах старым деревом и лёгким дымком. Он спрашивал про ужин — не забыла ли я добавить лимон в запечённую форель — или заперла ли заднюю дверь.
Но в последнее время его тон изменился.
Теперь он спрашивал не про ужин.
Он спрашивал про отъезд.
«Алина, — сказал он однажды вечером, глядя прямо на меня, — Ты никогда не думала уехать? Просто… оставить этот дом?»
Я моргнула. «Нет, папа. Мы с Артёмом счастливы здесь».
Он медленно кивнул, но его взгляд задержался на мне слишком долго, будто он видел сквозь меня.
В другой раз он пробормотал что-то, крутя серебряное кольцо на пальце:
«Не верь всему, что видишь».
А однажды, когда я закрывала шторы, он прошептал: «Берегися того, что прячется в углах».
От этих слов мне стало холодно.
Он всё чаще смотрел на старинный шкаф в углу — массивный, с резными ножками и потёртыми кольцами. Раньше он был просто частью интерьера.
Но теперь казалось, будто он тоже следит за мной.
Однажды ночью я услышала лёгкий щелчок. Будто металл задел металл. Звук шёл из шкафа.
Я прижала ухо к дверце.
Тишина.
Я убедила себя, что это просто дом «дышит». Но тревога не уходила.
Той же ночью, когда Николай Владимирович уснул, я вернулась в кабинет с фонариком. Присела у шкафа, провела пальцем по замку. Старая, ржавая защёлка. Сердце струило в висках.
Достала шпильку из волос и поддела замок.
Щелчок.
Дверца скрипнула, открыв небольшой деревянный ларец.
Я замешкалась… но вынула его, поставила на ковёр и подняла крышку.
Внутри лежали письма. Десятки. Пожелтевшие, перевязанные голубой ленточкой.
А под ними — чёрно-белое фото.
Я ахнула.
Женщина на снимке была моей копией. Такие же глаза. Такой же нос. Та же неуверенная улыбка.
Я поняла, кто это, ещё до того, как прочла имя.
Евгения.
Моя мать.
Та, кого я почти не помнила. Та, что умерла, когда я была малышкой.
Я развернула письма. Они были адресованы Николаю Владимировичу, написаны изящным, дрожащим почерком. Каждая строка дышала тоской, болью и тайной.
«Я вижу тебя, когда закрываю глаза…»
«Он снова уехал. Неловко скучать по тебе, но я скучаю».
«Если я не переживу это… обещай, защитишь её».
Мои руки задрожали.
Стены моего мира начали рушиться.
Это не просто любовные письма.
Это мольбы.
В последнем было всего одно:
«Защити её. Даже если она никогда не узнает».
Я смотрела на фото. Мама смотрела в ответ — серьёзная, прекрасная.
Ноги подкосились. Я сидела там часами.
А когда поднялась — поняла: нужно спросить у единственного человека, знавшего правду.
«Папа, — сказала я утром, держа фото, — Ты знал мою мать».
Николай Владимирович поднял глаза от чая. Взгляд упал на снимок, и выражение его лица разом изменилось.
Он медленно поставил чашку, рука чуть дрожала.
«Надеялся, ты никогда этого не найдёшь», — прошептал он хрипло.
Я села напротив. «Мне нужно знать».
Его глаза блеснули, когда он посмотрел на меня.
«Алина… Я не просто твой свёкор».
Тишина сдавила нас.
«Я твой отец».
Сердце остановилось.
«Я был молод. Мы с Евгенией любили друг друга, но её семья выдала её за другого. Богаче. Приличнее».
Он сглотнул.
«Она родила тебя, и когда умерла… Я не мог позволить, чтобы тебя забрали чужие. Я не вынес бы мысли, что ты вырастешь среди тех, кто не знал её любви. Поэтому… забрал тебя. Назвался дальним дядей. Система приняла это».
«А Артём?» — голос дрожал.
Печальная улыбка мелькнула на его лице.
«Артём… не мой родной сын. Я усыновил его, когда умерла моя жена. Ему было пять. Нашёл его в церковном приюте. Думал, смогу быть ему отцом. Наверное, это было эгоистично, но я не хотел быть один».
Слёзы навернулись на глаза.
«Значит, мы…?»
«Нет. Вы с Артёмом не родственники. Клянусь именем Евгении».
Я снова смогла дышать — неровно, неуверенно.
Вся моя жизнь, вся моя семья — перевернулась в одну ночь.
Но самое страшное — что я могла случайно выйти за родного — оказалось неправдой.
Тем не менее, боль от тайны вонзилась глубоко.
Днями я ходила по дому, как тень. Стены, которые красила, кухня, где мы с Артёмом танцевали босиком — всё казалось ненастоящим.
Я перечитывала письма Евгении. Последнюю строку.
«Даже если она никогда не узнает».
Но теперь я знала. И не могла больше молчать.
Когда Артём вернулся, я встретила его у двери. Руки дрожали, голос тоже.
«Мне нужно тебе кое-что сказать», — начала я.
Он слушал, потрясённыйОн обнял меня крепко, словно хотел защитить от всех тайн этого дома, и прошептал: «Мы будем разбираться во всём вместе».
