Каждый раз, когда мой муж уезжал в командировку, свекор звал меня в свою комнату для «разговора по душам»… Но когда я узнала правду, мой мир рухнул.
Михаил застегнул чемодан, напевая что-то под нос. Я стояла в дверях спальни, наблюдая за ним с улыбкой, которая так и не коснулась глаз.
«Не переживай, Лиза, — сказал он, поправляя воротник. — Всего три дня в Казани. Вернусь раньше, чем ты успеешь соскучиться».
Я кивнула, но в груди сжалось.
Он подошел, быстро поцеловал меня в щеку и добавил с полуулыбкой: «И не забывай… скрась отцу одиночество. Он тревожится, когда меня нет. Просто потерпи, ладно?»
«Конечно», — ответила я, застывшая улыбка так и не растаяла.
Я не сказала, что каждый раз, когда Михаил уезжал, в доме что-то менялось. Тишина становилась тяжелее. Тени в углах казались глубже.
И всегда — *всегда* — Иван Петрович, мой свекор, звал меня в свой кабинет для странных бесед.
Сначала это казалось невинным.
«Лиза, — окликал он сухим, чуть глуховатым голосом.
Я входила в кабинет и заставала его в кресле под желтым светом лампы, воздух пропитан запахом старого дерева и едва уловимыми нотками табака. Он спрашивал про ужин — не забыла ли я добавить лимон к запеченной форели — или закрыла ли заднюю дверь.
Но в последнее время его тон изменился.
Он больше не спрашивал про ужин.
Он спрашивал, не хочу ли я уехать.
«Лиза, — сказал он однажды вечером, пристально глядя на меня, — Тебе никогда не хотелось просто… уехать? Оставить этот дом?»
Я моргнула. «Нет, папа. Мы с Михаилом счастливы здесь».
Он медленно кивнул, но его взгляд задержался на мне слишком долго, будто он видел меня насквозь.
В другой вечер он пробормотал что-то, нервно вертя серебряное кольцо на пальце.
«Не верь всему, что видишь», — тихо сказал он.
А однажды, когда я задергивала шторы, он внезапно прошептал: «Берегись того, что прячется в углах».
От этих слов меня пробрал холод.
Он все чаще бросал взгляды на старинный шкаф в углу — массивную, запертую вещь с резными ножками и потертыми ручками. Он всегда стоял там, незаметный, как часть интерьера. Но теперь казалось, будто он тоже наблюдает за мной.
Однажды ночью я услышала тихий щелчок. Металлический, будто что-то скребется внутри шкафа.
Я прижала ухо к дверце.
Тишина.
Я убедила себя, что это дом просто «дышит». Но тревога не отпускала.
Той же ночью, когда Иван Петрович ушел спать, я вернулась в кабинет с фонариком. Присела на корточки перед шкафом, провела пальцами по замку. Старый, покрытый ржавчиной. Сердце бешено стучало в ушах.
Достала заколку из волос и подобрала ключ.
*Щелк*.
Дверца со скрипом открылась, обнаружив внутри деревянную шкатулку.
Я замерла — потом вытащила ее, поставила на ковер и приподняла крышку.
Внутри лежали письма. Десятки. Пожелтевшие, перевязанные бледно-голубой лентой.
А под ними — черно-белая фотография.
Я ахнула.
Женщина на фото была моей копией. Та же форма глаз. Тот же нос. Та же неуверенная улыбка.
Я поняла, кто это, даже не прочитав имени.
*Анна*.
Моя мать.
Та, которую я едва помнила. Та, что умерла, когда я была совсем маленькой.
Я развернула письма. Они были адресованы Ивану Петровичу, написаны изящным, но дрожащим почерком. Каждая строчка дышала тоской, болью и скрытой правдой.
*«Я вижу тебя, когда закрываю глаза…»*
*«Он снова уехал. Так странно — скучать по тебе, когда это неправильно.»*
*«Если я не выживу… обещай, что защитишь ее.»*
Руки затряслись.
Стены моего прошлого трещали по швам.
Это были не просто любовные письма.
Это были мольбы.
Последнее гласило всего три слова:
*«Защити ее. Даже если она никогда не узнает.»*
Я снова посмотрела на фото. Мамин взгляд был серьезным и печальным.
Ноги подкосились. Я сидела там часами.
А когда поднялась — поняла: надо спросить у того, кто знал правду.
«Папа, — сказала я утром, держа в руках фотографию, — Ты знал мою мать.»
Иван Петрович оторвался от чая. Взгляд упал на снимок — и его лицо исказилось.
Он медленно поставил чашку, руки слегка дрожали.
«Я надеялся, ты никогда это не найдешь», — прохрипел он.
Я села напротив. «Мне нужно знать.»
Его глаза блестели, когда он смотрел на меня.
«Лиза… Я не просто твой свекор.»
Тишина сдавила горло.
«Я твой отец.»
Сердце остановилось.
«Я был молод. Мы с Аней любили друг друга, но ее семья выдала ее замуж за другого. Богатого. «Подходящего».»
Он сглотнул.
«Она родила тебя, а когда умерла… Я не мог позволить, чтобы тебя забрали чужие. Не мог смириться с тем, что ты вырастешь у людей, которые не знали ее любви. Поэтому… я взял тебя. Тихо. Назвался дальним родственником. Система поверила.»
«А Михаил?» — голос дрожал.
Печальная усмешка мелькнула на его лице.
«Михаил… Он мне не родной. Я усыновил его после смерти жены. Ему было пять. Нашел в церковном приюте. Думал, смогу быть ему отцом. Может, это было эгоистично, но я не хотел оставаться один.»
Слезы накатили.
«Значит, мы…?»
«Нет. Ты и Михаил — не родня. Клянусь именем Анны.»
Дыхание вернулось — неровное, прерывистое.
Все, во что я верила о своей жизни, семье — перевернулось за одну ночь.
Но самый страшный страх — что я вышла замуж за родственника — растаял.
Осталась только боль от правды.
Дни напролет я бродила по дому, как призрак. Обои, которые мы клеили с Михаилом, кухня, где мы танцевали босиком — все казалось ненастоящим.
Я снова и снова перечитывала письма Анны. Возвращалась к последней строке.
И когда Михаил обнял меня в тот вечер, шепнув: «Мы напишем нашу историю заново», я поняла, что самое важное — не то, откуда мы пришли, а то, куда идем вместе.
