Михаил застегивал чемодан, напевая под нос. Я стояла в дверном проеме спальни, наблюдая за ним с мягкой улыбкой, которая не дотягивала до глаз.
“Не переживай, Клавдия, — сказал он, поправляя воротник. — Всего три дня в Екатеринбурге. Вернусь раньше, чем ты успеешь соскучиться.”
Я кивнула, но в груди стало тяжело.
Он подошел, быстро поцеловал в щеку и добавил с полуулыбкой: “И не забывай — составь компанию отцу. Он волнуется, когда меня нет. Просто потерпи, ладно?”
“Конечно, — ответила я, и улыбка застыла на месте.
Я не сказала, что каждый раз, когда Михаил уезжал, в доме что-то менялось. Тишина становилась гуще. Тени в углах — темнее.
И всегда — без исключений — мой свекор, Иван Петрович, звал меня в кабинет для своих странных разговоров.
Сначала все было безобидно.
“Клавдия, — звал он, голос тихий и чопорный.
Я заходила в кабинет и заставала его в кресле под желтым светом лампы, воздух пропитан запахом старого дерева и легким ароматом табака. Он спрашивал про ужин — добавила ли я лимон к запеченной форели — или закрыла ли заднюю дверь.
Но в последнее время его тон изменился.
Он больше не спрашивал про ужин.
Он спрашивал о том, чтобы уйти из дома.
“Клавдия, — сказал он однажды вечером, пристально глядя на меня, — Ты никогда не думала уехать? Просто… оставить этот дом?”
Я моргнула. “Нет, папа. Мы с Михаилом счастливы здесь.”
Он медленно кивнул, но его взгляд задержался на мне слишком долго, будто он смотрел сквозь меня.
В другой вечер он пробормотал что-то, бессознательно крутя серебряное кольцо на пальце.
“Не верь всему, что видишь, — сказал он тихо.
А однажды, когда я закрывала шторы на ночь, он прошептал из своего кресла: “Будь осторожна с тем, что прячется в углах.”
Эти слова леденили сильнее, чем я готова была признать.
Он то и дело смотрел на старый шкаф в углу комнаты — массивный, запертый, с резными ножками и потертыми ручками. Он всегда стоял там, просто часть интерьера, но сейчас казалось, будто он тоже наблюдает за мной.
Однажды ночью я услышала слабый щелчок. Как будто металл терся о металл. Звук шел из того шкафа.
Я прижала ухо к дверце.
Тишина.
Я убедила себя, что это просто старый дом оседает. Но ощущение не уходило.
Той ночью, когда Иван Петрович ушел спать, я на цыпочках вернулась в кабинет с фонариком. Присела у шкафа, провела пальцами по защелке. Старый замок, проржавевший от времени. Сердце стучало в висках.
Я достала шпильку из волос и принялась за работу.
Щелк.
Дверца со скрипом открылась, обнажив маленькую деревянную шкатулку внутри.
Я замешкалась — затем вытащила ее, поставила на ковер и открыла крышку.
Внутри лежали письма. Десятки. Пожелтевшие, перевязанные голубой лентой.
А под ними — черно-белая фотография.
Я ахнула.
Женщина на фото была точь-в-точь как я. Та же форма глаз. Тот же нос. Такая же неуверенная улыбка.
Я поняла, кто это, еще до того, как прочла имя.
Вера.
Моя мать.
Та, кого я почти не помнила. Та, что умерла, когда я была еще малышкой.
Я медленно развернула письма. Они были адресованы Ивану Петровичу, написаны изящным, дрожащим почерком. Каждая строчка дышала тоской, болью и скрытой правдой.
“Я вижу тебя, когда закрываю глаза ночью…”
“Он снова уехал. Неправильно скучать по тебе, но я скучаю.”
“Если я не переживу это… пообещай, что защитишь ее.”
Мои руки дрожали.
Стены моей реальности начали рушиться.
Это были не просто любовные письма.
Это были мольбы.
Последнее гласило:
“Защити ее. Даже если она никогда не узнает.”
Я снова взглянула на фото. Лицо матери смотрело на меня, печальное и прекрасное.
Ноги подкосились. Я просидела так часами.
А когда поднялась, поняла — спросить нужно у того, кто знает правду.
“Папа, — сказала я утром, держа в руках фотографию, — Ты знал мою мать.”
Иван Петрович оторвался от чая. Взгляд упал на снимок, и его лицо исказилось.
Он медленно поставил чашку, руки слегка дрожали.
“Я надеялся, ты никогда не найдешь это, — прошептал он хрипло.
Я села напротив. “Мне нужно знать.”
Его глаза заблестели, когда он смотрел на меня.
“Клавдия… Я не просто твой свекор.”
Тишина сгустилась вокруг.
“Я твой родной отец.”
Сердце замерло.
“Я был молод. Мы с Верой любили друг друга, но ее семья выдала ее замуж за другого. За человека состоятельнее. Приличнее.”
Он сглотнул.
“Она родила тебя, а когда умерла… я не мог позволить им забрать тебя. Не вынес мысли, что ты вырастешь среди чужих, кто никогОн обнял меня, и впервые за долгие годы я почувствовала, что наконец нашла ту самую нить, что связывает прошлое и настоящее, разрушая стены лжи и даря шанс на новое, честное начало.
