Михаил застегнул чемодан, напевая под нос. Я стояла в дверях спальни, с улыбкой наблюдая за ним, но в глазах не было тепла.
– Не переживай, Катя, – поправил он воротник рубашки. – Всего три дня в Екатеринбурге. Вернусь раньше, чем ты успеешь соскучиться.
Я кивнула, но в груди сжалось.
Он подошел, поцеловал в щеку и добавил со смешком:
– И не забывай отца развлекать. Он нервничает, когда меня нет. Просто побудь с ним, ладно?
– Конечно, – ответила я, застывшая улыбка не сходила с лица.
Я не сказала, что с каждым отъездом Михаила в доме что-то менялось. Тишина становилась тяжелее. Тени в углах казались глубже.
А главное – всегда, без исключений, мой свёкор, Иван Сергеевич, звал меня в кабинет для своих странных разговоров.
Сначала все было безобидно.
– Катя, – раздавался его тихий, чопорный голос.
Я заходила и видела его в кресле под желтым светом лампы, воздух пахнул старым деревом и едва уловимым табаком. Он спрашивал про ужин – не забыла ли я лимон к запеченному судаку – или проверял, закрыла ли я заднюю дверь.
Но в последнее время его тон изменился.
Ужин его больше не интересовал.
Теперь он спрашивал о другом.
– Катя, – однажды вечером он пристально смотрел на меня, – ты никогда не думала уехать? Просто… оставить этот дом?
Я моргнула. – Нет, папа. Мы с Михаилом счастливы здесь.
Он медленно кивнул, но взгляд его задержался на мне слишком долго, будто он видел что-то сквозь меня.
В другой раз он пробормотал что-то, вертя серебряное кольцо на пальце:
– Не верь всему, что видишь.
А однажды, когда я задергивала шторы, он прошептал со своего кресла:
– Осторожней с тем, что прячется в углах.
Эти слова леденили сильнее, чем я готова была признать.
Он то и дело поглядывал на старинный шкаф в углу – массивный, с резными ножками и потертыми ручками. Раньше он был просто частью мебели. А теперь казалось, будто он тоже следит за мной.
Как-то ночью я услышала тихий щелчок. Металлический, едва уловимый. Звук доносился из шкафа.
Я приложила ухо к дереву.
Тишина.
Я убедила себя, что это просто дом оседает. Но тревога не отпускала.
Когда Иван Сергеевич ушел спать, я вернулась с фонариком. Встав на колени, провела пальцами по замочной скважине. Старый, ржавый механизм. Сердце стучало в висках.
Достала шпильку из волос – и через мгновение щелчок раздался снова.
Дверца скрипнула, открывая небольшой деревянный ящик внутри.
Я замерла – затем вынула его, поставила на ковер и подняла крышку.
Письма. Десятки. Пожелтевшие, перевязанные бледно-голубой лентой.
А под ними – фотография.
Я ахнула.
Женщина на снимке была моей копией. Те же глаза, тот же нос, та же неуверенная улыбка.
Я поняла, кто это, даже не прочитав имя.
Анна.
Моя мать.
Та, кого я почти не помнила. Та, что умерла, когда я была ребенком.
Я осторожно развернула письма. Они были адресованы Ивану Сергеевичу, изящный, дрожащий почерк. Каждая строчка – тоска, боль, скрытая правда.
«Я вижу тебя, когда закрываю глаза…»
«Он снова уехал. Мне стыдно скучать по тебе, но я скучаю.»
«Если я не переживу это… обещай, что защитишь ее.»
Руки дрожали.
Стены моего мира начали рушиться.
Это были не просто любовные письма.
Это были мольбы.
Последнее гласило:
«Защити ее. Даже если она никогда не узнает.»
Я снова взглянула на фото. Лицо матери смотрело на меня, печальное и прекрасное.
Ноги подкосились. Я сидела там часами.
А когда поднялась, поняла – надо спросить единственного, кто знал правду.
– Папа, – утром я положила фото перед ним, – вы знали мою мать.
Иван Сергеевич поднял взгляд от чая. Увидел снимок – и лицо его обмякло.
Он медленно поставил чашку, руки слегка дрожали.
– Я надеялся, ты этого никогда не найдешь, – прошептал он хрипло.
Я села напротив. – Мне нужно знать.
В его глазах блеснули слезы.
– Катя… Я не просто твой свёкор.
Тишина сдавила горло.
– Я твой отец.
Сердце остановилось.
– Мы были молоды. Мы с Анной любили друг друга, но ее семья выдала ее за другого. Богаче. Приличнее.
Он сглотнул.
– Ты родилась, а когда она умерла… я не мог позволить, чтобы тебя забрали чужие. Не мог смириться, что ты вырастешь без ее любви. Поэтому… забрал тебя. Тихо. Назвался дядей. Система поверила.
– А Михаил? – голос дрожал.
Печальная улыбка тронула его губы.
– Михаил… не мой кровный сын. Я усыновил его после смерти жены. Ему было пять. Нашел его в церковном приюте. Думал, смогу быть ему отцом. Может, это было эгоистично, но я не хотел оставаться один.
Слезы подступили к глазам.
– То есть мы…?
– Нет. Вы с Михаилом не родственники. Клянусь именем Анны.
Дыхание вернулось – неровное, неуверенное.
Всё, во что я верила, рухнуло за ночь.
Но самое страшное – что я вышла замуж за родного – оказалось ложью.
Боль от правды все равно жгла.
Дни сливались. Я ходила по дому как тень. Стены, кухня, где мы с Михаилом танцевали босиком – все стало чужим.
Я перечитывала письма снова и снова. Вглядывалась в последние строки.
«Даже если она никогда не узнает.»
Но теперь я знала. И не могла носить это в одиночку.
Когда Михаил вернулся, я встретила его у двери. Руки тряслись, голос тоже.
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
Он слушал, бледнея, пока я рассказывала – про мать, письма, Ивана Сергеевича, усыновление.
В конце я прошептала: – Я не знаю, что это значит для нас. Но я не могла молчать.
Михаил долго молчал. Потом сел рядом, взял мою руку и тихо сказал:
– ТыИ теперь, глядя в его глаза, я поняла, что правда не разрушила нас — она дала нам шанс начать всё заново.
