Ключ в руке
Дождь уныло барабанил по стеклу хрущёвки, отмеряя минуты жизни, как будто заоконный мир стал бесконечно чужим. Михаил сидел на истёртом краю своей тахты, сутулясь, словно надеясь стать крохотней, чтобы его и вовсе не было видно ни судьбе, ни себе самому.
Его крупные руки когда-то крепкие, заводские, привычные к тяжелому труду теперь бессильно сосредоточились на коленях. Пальцы иногда дрожали, будто пытались уцепиться хоть за что-то, что высыхает меж ладоней. Михаил глядел не в стену, а будто бы в карту своих безрадостных хождений: от районной поликлиники до платной диагностики, обратно туда, где ждал очередной рецепт. Во взгляде его проступала мутная печать усталости, застывшая, как мутное фото в старом альбоме.
Сколько было врачей, столько и одинаковых разговоров: «Ну что вы хотите, Михаил Семёнович, годы уже не те». Злиться не было больше сил, злость требует энергии, а у него её не осталось осталась только костлявая усталость.
Боль в пояснице стала не просто жалобой, а неотъемлемым ландшафтом его бытия; её глухой фон сопровождал каждый, даже самый ничтожный, миг.
Он терпеливо выполнял все указания: глотал таблетки, натирал спину мазью, лежал под надоевшими аппаратами в физкабинете, чувствуя себя старым механизмом, заброшенным на помойку.
А внутри всё это время что-то жило не ярко, но бессловесно: ожидание какого-то чуда, которого он сам себе стыдился. Казалось, кто-то государство, врач, светила из Москвы должны подбросить ему спасательный круг, протянуть руку, а его душа сама к этому кругу не умеет тянуться.
Сквозь завесу дождя за окном его жизнь казалась такой же серой, как ноябрьская просёлочная дорога за Мурманском. Была у него когда-то воля, желание всё привести в порядок дома, на работе, на даче а теперь она сосредоточилась только на одном умении: терпеть и ждать, пока кто-то снаружи изобретёт для него чудо.
Семья была и нет её больше, как будто унесло ветром. Время уходит, не спрашивая. Дочь Катя задорная, всеми любимая Катюшка укатила в Питер учиться, потом там и осталась. Он не сердился: для дочери хотел лучшей доли. «Папа, я тебе буду помогать, только работу найду» обещала она по вечерам по Скайпу. Но это было неважно.
Потом ушла жена. Не по пути домой, а навсегда. Раиса Борисовна сгорела от рака всего за три месяца, не успели с врачами ничего сделать, и он остался один с болью в спине и стыдливым чувством, будто виноват в том, что жив.
А она его укор и единственная радость, его Райка гасла, а он только мог держать её руку и ловить этот взгляд, где уже нет надежды. Последнее её слово: «Держись, Миш.» Тогда он не выдержал сломался, будто внутри что-то было перерублено навсегда.
Катя звонила часто, предлагала забрать к себе в питерскую квартиру, уговаривала. Но зачем же быть обузой для чужой, хоть и родной, жизни? Он не хотел перетягивать свою боль и беспомощность туда, где всё только начинается.
Теперь из близких заглядывала лишь Валентина, младшая сестра Раи. Раз в неделю, с термосом супа или контейнером гречки и котлет, с новой пачкой кетанова. «Как ты, Миша?» спрашивала тихо, и он лишь мотал головой: «Потихоньку». Валя кое-как прибиралась, наводила порядок будто переместив кастрюлю или протерев пыль, можно было разгрести его одиночество. Потом уходила, оставляя за собой чужой аромат и немое ощущение, что их встречи обязанность, добрая, но все равно обязанность.
Благодарность перемежалась с тоской: одиночество Михаила было не только внешним это была клетка из незаживающих потерь и пассивного, холодного гнева.
Однажды, в особенно сырое и бесцветное питерское вечернее, взглянул он под ноги и увидел ключ свой, обронённый, видимо, после очередной вылазки к врачу. Кусок железа. Простой ключ от квартиры. Михаил вдруг вперился в него взглядом так, словно впервые его заметил.
Вдруг всплыла, как яркая вспышка, картинка детства: дед Пётр Иванович, с пустым рукавом, засунутым за пояс, одной рукой и поломанной вилкой завязывает шнурки на сапогах. Не торопясь, аккуратно, с каким-то мужицким азартом, когда всё выходило. «Погляди, Мишанька, говорил дед, смеясь глазами. Инструмент всюду валяется, только в хламе его надо различить». Тогда, пацаном, Михаил считал это стариковскими выдумками. Дед был герой, Михаил просто обычный человек, не до геройства со своей бытовой депрессией.
А теперь, глядя на ключ, эта сцена звучала как укор дед никогда не ждал, когда ему помогут. Брал то, что есть, и побеждал не боль, а свою беспомощность.
А он что? Михаил только и делал, что ждал с надломом, с горечью. Эта мысль потрясла его, словно холодной водой обдала.
Кусок железа дедов урок. Михаил взял ключ сначала с привычным стоном, от которого стало стыдно даже перед стенами. С трудом проковылял к стене, не думая, на автомате, повернулся к ней спиной, приложил тупой конец ключа туда, где болело сильнее всего, и медленно, осторожно, стал наклоняться, упираясь в него.
Это не был врачебный приём просто давление. Глупый эксперимент: один кусок боли упирается в другой. Но вдруг появилось ощущение, будто эта точка сдалась, будто что-то внутри отступает, разжимается на крошечный миллиметр. Михаил сдвинул ключ чуть выше, потом ниже. Повторил движение.
Так появилось новое странное занятие переговоры со своим телом, где переговорщиком был дверной ключ. Не лечение, а попытка договориться, чтобы на минутку стало легче.
Глупость это, конечно. Каждый вечер, когда боль возвращалась, Михаил снова повторял эту манипуляцию. Потом стал использовать дверной косяк осторожно к нему тянулся. Глотал воду просто чтобы напомнить себе: питьё тоже лекарство, и оно бесплатно.
Михаил перестал ждать, сложа руки. Он стал использовать всё, что было под рукой: ключ, косяк, маленькую растяжку на полу, собственное упрямство. Завёл тетрадь, не с жалобами, а со списком крохотных побед: «Сегодня смог простоять у плиты на шесть минут дольше».
На подоконнике он поставил три жестяные банки из-под шпрот, собрав в них немного земли с палисадника. Воткнул туда луковицы немного, просто ради себя. Это был не огород, а три банки надежды, за которые он теперь отвечал.
Прошёл месяц. На приёме доктор таращил глаза на свежие снимки: Михаил Семёнович, изменения есть! Вы стали заниматься ЛФК?
Занимаюсь, коротко ответил Михаил. Тем, что было под рукой.
Он не стал рассказывать про ключ разве врач поймёт? Но Михаил теперь знал: спасения ждать не надо оно может просто валяться на полу рядом, пока взгляд устремлён в пустоту.
Однажды во вторник Валя вошла так же тихо, как всегда, но на пороге остановилась. На окне, в жестянках, пышно зеленел молодой лук, а из кухни пахло не лекарствами, а свежестью.
Ты это что прошептала она, глядя на него, уверенно стоящего у окна.
Михаил, аккуратно поливавший свои луковки из пластиковой кружки, развернулся.
Огород, сказал он просто. И, помедлив, добавил: Хочешь на суп? Своя зелень, с окна.
В тот вечер Валя задержалась дольше. Они пили чай, а Михаил рассказывал, как теперь каждый день поднимается трусцой на один лестничный пролёт, будто поднимается куда-то к жизни.
Никакой Айболит не пришёл с таблетками. Спасение оказалось там же, где стоял его тапок, где висел ключ, где лежала пустая банка на подоконнике. И не отменило ни боль, ни одиночество, ни его возраст. Просто появилось что-то, что дало в руки право бороться с каждым днём заново.
Оказывается, не всегда нужно ждать золотую лестницу, по которой к тебе спустится счастье. Нужно заметить самую обычную, бетонную, и, карабкаясь, шагать вверх пусть медленно, пусть тяжело, но всё-таки вверх.
А на подоконнике в трёх банках подрастал настоящий лук самый лучший огород на планете.
