Ключ в руке
Давным-давно, когда казалось, что все пути впереди сужаются в один узкий и зыбкий след, я, Михаил Андреевич, глядел на дождь за окном хрущёвки так, будто из монотонного стука капель можно было выведать какой-то смысл. Квартира казалась теснее и темнее после Раи, и даже продавленная кровать подо мной проминалась иначе будто сама устала держать чего-либо на себе.
Мои руки когда-то были гордостью сильные, жилистые, пахнущие железом и машинным маслом завода. Теперь беспомощные, как у ребёнка, они лежали на коленях. Иногда пальцы невольно сжимались будто искали ускользающую ниточку к прошлому, где не было этой серой тягучей боли в спине.
Я всё смотрел на тусклый узор обоев перед собой, и там, на этих выцветших пятнах и царапинах, проступала вся моя новая география: районная поликлиника, санаторий у Лесного проспекта, да маленькая аптека неподалёку, где уже узнают по походке. Глаза, кажется, смотрели внутрь тусклым, выгоревшим взглядом того, кто давно всё понял.
Каждое посещение врача становилось всё более похожим одно на другое: очередное хмурое «Ну что ж, Михаил Андреевич, возраст, что уж с вами поделать» Я не сердился ни сил, ни желания. Гневом надо уметь распорядиться, а мне оставалась лишь усталость.
Спина была не отдельной болью, а целым ландшафтом глухим, с обледеневшими вершинами, где всегда пасмурно. Я выполнял всё, что говорили: таблетки, мази, подолгу лёжа на холодном диване в физиокабинете, словно развалившись на запчасти.
Ждал. Без особой веры скорее как в церкви: авось придёт тот, кто спасёт мудрый профессор, государственный порядок, чуть ли не сам царь-батюшка из телевизора протянет руку. Но ничего, кроме серой пелены за окном, я не видел.
Когда-то воли было хватило бы на всех в смене и дома. Теперь вся воля осталась только на то, чтобы терпеть; впрочем, и терпение давно сшито из обрывков веры да привычки.
Семья Была и нет. Кажется, в одночасье и бесшумно всё расслоилось. Катя моя единственная дочь, умница и красавица, умчалась в Питер за жизнью поярче и по-лучше. Я, конечно, никогда не упрекал. «Папа, я буду переводить тебе, мне самой надо встать на ноги!» говорила она мне в первый год, но разве это важно?
А потом и Рая. Не в булочную ушла. Унесла её худая старуха слишком быстро, рак, уже когда поздно было к врачам. Я остался не только со своей болячкой, но и с этим горечьющим ощущением я жив, а она ушла. Сидел возле кровати, держал за исхудавшую руку, молчал, пока она не заснула навсегда. Последнее, что сказала: «Ты держись, Мишенька» Захлебнулся я тогда от слёз. Окончательно сломался.
Катя уговаривала перебраться в Питер, сулила место на углу в съёмной квартире. Но зачем? Чужой на чужой территории только обуза. Да и сама она жить обратно не собиралась.
Теперь навещала меня только Валентина Петровна младшая сестра Раисы. Раз в неделю, как по расписанию. Принесёт суп в баночке, да котлету с гречкой, заодно упаковку анальгина или крема. «Ну что, Миша, как ты?», спрашивала, раздеваясь в прихожей. А я только кивал «Ничего». Сидели в тишине, пока она мыла посуду и переставляла книги на полке, будто можно порядок навести не только на столе, но и внутри.
Я был ей реально благодарен, но одиночество подступало как вода весеннего половодья. Оно не просто физическое это целый сарай с глухими стенами, выстроенными из собственной беспомощности, обиды и сдержанного, тихого злого смеха над собственной долей.
Однажды, добровольно ткущийся вечер, по углам комнаты шарил грустным взглядом и вдруг уцепился за ключ, валяющийся на ковре. Наверно, ронял его, когда с последнего визита в поликлинику едва ноги волок. Самый обычный ключ металлический, немного тёсанный временем. Я вдруг глядел на него так, будто впервые вижу таинство ждал, пока он зашевелится.
И тут как молния. Я вспомнил деда, Петра Ивановича, который с пустым рукавом после войны ухитрялся одной рукой и вилкой, согнутой, обуваться, завязывать шнурки. Медленно, вдумчиво, с хитрой добротой в глазах глядя на меня: «Видишь, Мишутка, инструмент всегда под боком, только глаз заметить должен, где подспорье, а где хлам».
В детстве это была для меня дедушкина забава: он герой ему всё под силу. А я обычный, и моей битве со спиной и пустотой не место для подвигов.
Но сейчас, наблюдая за ключом, я вдруг понял: дед не ждал милости он делал шаг сам, даже если инструмент кривой да ненадёжный. Побеждал не саму боль, не утрату а своё бессилие.
А я? Я только ждал: кто поможет, кто придёт, кто скажет, как себя жалеть. Эта мысль вдруг настигла, будто сквозняк по затылку.
Встал я тогда со скрипом, охнул даже сам перед собой от стыда стало неловко перед голыми стенами. Сделал два перетаскивающихся шага, подобрал ключ, опёрся рукой о стену. Знакомый кинжальчик боли полоснул в спину. Я замер, зажмурился и не пошёл обратно. Придумал вдруг: что если тупой стороной ключа попробовать надавить на свои точки в пояснице там, где боль особенно жгучая.
Без особых расчётов, наудачу, я прижался спиной к стене, упёр ключ между обоями и позвоночником. Не массировал, не разминал: просто давил. Простое, тупое давление боль на боль. Может, от отчаянья, а может от попытки протестовать. Постепенно тупая боль вдруг отступила. Почти неуловимо словно потолок внутри чуть приподняли.
Передвинул ключ выше. Потом ниже. Вновь надавил, задержался. Прислушивался к себе искал не боли, а перемены. Я понял: я не исцеляю. Я торгуюсь. И в руках не чудо, а самый обычный ключ.
Это глупость, решил я, когда отпустило но назавтра, когда спина снова сдавила, повторил. Потом ещё и ещё: искал точки, где боль отходила, а облегчение приходило глухой нежданной волной.
Стал использовать дверной косяк аккуратно тянулся, не давая себе снова сжаться в комок. Стакан на тумбочке напомнил пей воду, Миша, это бесплатно и просто.
Понемногу перестал ждать помощи. Начал записывать в тетрадь не жалобы, а короткие победы: «Смог постоять у плиты шесть минут не присел». На подоконнике выстроил в ряд три пустых банки из-под сайры. Принёс земли с палисадника у подъезда посадил лук-репку. Нет, не огород три живых банки, за которые отвечал.
Прошёл месяц. На плановом приёме врач, смотря снимки, спросил с искренним удивлением:
Изменения к лучшему есть. Что делали, Михаил Андреевич?
Всё, что было под руками, ответил я коротко.
Про ключ не сказал. Не понял бы, посмеялся бы. Но я знал: помощь не приплыла пароходом с чьего-то берега, она просто лежала на полу, пока я глядел в пустоту.
Однажды в среду, когда Валя принесла отдавать котлеты и суп, вошла и замерла в дверях: на окне три жестяные банки, а в каждой свежий лук тянется к свету. А в комнате пахло не лекарством, а чем-то свежим и будущим.
Это что у тебя? спросила не сразу, будто глазам не веря.
Я стоял у окна и аккуратно поливал лук из кружки.
Огород, Валя, просто ответил я. Хочешь дам на суп свежий.
В тот вечер она не спешила уходить. Присели чай пить. Не жаловался, а рассказывал, что теперь каждый день поднимаюсь по лестнице на один пролет тренируюсь.
Настоящее спасение не пришло в облике Айболита, не было эликсира. Оно пряталось в ключе на полу, косяке, пустых банках, бетонной лестнице.
Боль не исчезла, потери не стерлись, возраст никуда не делся. Но вместе с этими простыми вещами у меня появилось оружие для маленьких июдневных побед.
И когда перестаёшь ждать золотой эскалатор, а смотришь под ноги и идёшь по обычной бетонной лестнице шаг, шаг и ещё шаг оказывается, что и это уже жизнь.
А на подоконнике три банки зелёного лука, и нет иного огорода на свете прекрасней.
