Чужой дом
Давным-давно, кажется, в другой жизни, я Сергей Павлович Волков тоже просыпался в полседьмого, без всякого будильника. Тогда это был не какой-то особый талант, а просто часть обычного устроенного уклада: наш хрущёвский дом на окраине Ярославля просыпался медленно, утюжил простыни первым тусклым светом, тянулся привычный запах свежего хлеба из булочной под окнами. Только холодильник тогда еще работал на совесть, урча басом с кухни, а за стеной ровно в это же время у соседа Петрова начинало играть радиола. Всё казалось незыблемым и вечным.
Впрочем, сейчас мне уже третий год как положена пенсия по старости. Сосед всё так же включает свою радиолу, только не для меня для себя. А я лежу, разглядываю влажное московское небо за окном, слушаю, как редкие волги шуршат по асфальту, и думаю: чем займусь сегодня? Жена ушла в мир иной, дети давно взрослые, по разным районам, хлопочут, считают рубли. Каждый день похож один на другой.
Поднялся, натянул старые тренировочные штаны, прошёл босиком на кухню. Кипятил чайник, резал твёрдую корочку вчерашнего кирпичного хлеба, пока тёмные тени гуляли по обоям. Посмотрел в окно во дворе привычная панельная девятиэтажка, та же облупленная «Лада Нива» под моими окнами, на стекле тонкий слой весенней уральской пыли. В памяти щёлкнуло: надо бы махнуть в кооператив и посмотреть, не протекает ли крыша гаража после зимы.
Гараж у меня в объединении «Сокол», три автобусные остановки отсюда лет пятнадцать назад я там полжизни проводил: то колесо проколоть, то масло поменять. Мужики собирались, обсуждали матчи «Спартака», цены на бензин, новые гайки и болты. Сейчас всё проще: сервисы, шиномонтажи, автозапчасти с доставкой. Но свое логово я не отдал. Там и инструменты, и запаска, и тросы, и провода на все случаи. Бабушка, Царствие ей Небесное, называла это «мужицким хозяйством».
А ещё дачка в садоводстве «Берёзка», километрах в тридцати от городской суеты. Деревянная избушка на два окна, холодная веранда, маленькая кухонька, над дверью портрет дедушки в военной форме алого цвета. Этот уголок достался нам с Валей от её родителей: бывшие учителя, всю жизнь на земле. Сколько себя помню ранней весной Марина и Алёнка, наши девчонки, возились там в песочнице; сажали лук, жарили картошку на железной печке, слушали, как на крыше звякала капель.
Теперь уже четыре года как, нет Вали. Дети выросли, обзавелись своими делами, внук ходит в школу, а до дачи всем некогда. Остался я: квартира, гараж, дача. Всё на своих местах, понятная мне невидимая карта.
Отхлебнул чаю, разглядываю старый свитер. Вспомнил вчерашний вечер приезжали дети. Сын Саша с невесткой Риммой, и внук Миша. Дочь Татьяна с мужем Андреем. Покрутили чай, поговорили у кого когда отпуск. Потом, как это часто бывает, разговор свернул на деньги. Саша жалуется тяжело выплачивать ипотеку, проценты кусаются. Таня сетует детский сад дорогой, кружки, репетиторы. Я слушаю, киваю: помню, сам копейки до зарплаты считал, зато не имел ни дачного домика, ни гаража. Одна комната на двоих и снабженка.
Потоптался сын, потом будто на решимость решился:
Пап, мы тут с Риммой да с Таней думали… Может, тебе продать что-нибудь? Ну дачу или гараж. Ты всё равно туда почти не ездишь.
Я отшутились, но ночью ворочался с боку на бок. В голове звенело: «всё равно не ездишь».
В восемь утра, решив не тянуть, накинул куртку, сунул ключи от гаража и дачи в карман, задержался у зеркала в отражении крепкий ещё мужик, пусть и с проседью у висков, глядящий как будто чужими усталыми глазами. Расправил воротник, вышел.
В гараж заехал первым делом, чтобы забрать инструмент. Скрипнул старый замок, пахнуло пылью, бензином и тряпками. На полках жестянки с крепежом, коробки, мотки проводов для «на всякий случай», потертые перчатки, кассета с надписью “ВИА Синяя Птица”. Паук ленивым движением спрятался в уголке.
Гляжу: вот этот самый домкрат на первую машину покупал, а эти сухие доски десять лет берег для скамейки на дачу… Всё ждут момента.
Собрал снаряжение, закрыл всё на крепкий замок, поехал за город, в сторону Подмосковного леса. По обочинам ещё клочья грязного майского снега, за садовым товариществом открылась привычная картина: знакомая Лидия Петровна у ворот кивнула головой сторожит весело, как всегда в тулупе и платке.
Домок встретил привычной тишиной: калитка перекособочена, под ногами шуршат прошлогодние листья. Открыл окна, впустил чуть подплесневелый воздух, потрогал стены: лесенка та же, ручки дверные, на кухонном столе до сих пор та самая эмалированная кастрюля, где компот варили. Ключи висят за дверью хранилище лопат и тяпок.
В детской комнате двухъярусная кровать, плюшевый медведь, у которого ухо к синей изоленте примотано, сын когда-то рыдал из-за бедного медведя весь вечер… Такие мелочи и становятся потом сердечным якорем.
Вышел на небольшой участок: забор неровный, грядки подтаяли, мангал ржавый. В голове стучалось: «А ведь тут всё и началось юные голоса, смех, картошка на костре, чай в гранёных стаканах».
Засучил рукава и стал прибираться: дорожку смёл, доску починил, крышу сарая посмотрел. Из сарая вынес хлипкий пластиковый стул: сел, вдохнул весенний воздух. На душе чуть полегчало.
Телефон в кармане замигал: у дочки сообщение мол, «давай всё обсудим по-людски. Мы не против дачи, просто надо решить». И неизменное: «Разумно». Разумно, значит, не держать мёртвый груз, а отдать деньги молодым. Всё понимаю. Но здесь, чувствую, невозможно «разумно». Здесь другое.
Дом закрыл на замок, обратно вернулся уже к обеду.
На столе лежит записка от сына: «Пап, придём вечером поговорить. С.»
В этот вечер собрались: сын, невестка, дочка. Внука оставили у тёщи. Сели на кухне, чай, печенье никто толком и не притронулся.
Долго ходили вокруг да около, говорили про пробки и школу. Потом Таня с Сашей переглянулись, Таня сказала:
Пап, давай серьёзно. Нам всем нужно определиться.
Я и кивнул:
Говорите.
Саша начал осторожно:
У тебя квартира её не трогаем. Но дача, гараж… Содержать сложно, расходы каждый год растут.
Сегодня был там, отвечаю. Всё нормально.
Невестка вмешалась:
Сейчас нормально, а дальше? Через пять лет? Прости, но так и есть.
Помолчали. Дочка стала мягче: мол, можно продать, деньги поровну… Мы бы ипотеку закрыли, ты всегда о нас заботился.
Я вам и так помогаю: внука забираю, с продуктами помогаю.
Сын чуть с нервами:
Нам бы реальная помощь, папа. Не обижайся.
Чужими стали эти разговоры, будто не о доме, а про скучные бумажки с цифрами. Для них имущество, а для меня жизнь.
Рассказываю:
Гараж строили с отцом сами, руками. А на даче вы выросли.
Пауза повисла, на лице у сына понимание, но всё же:
Это всё пустует зря. Тебе тяжело.
Я повторяю: буду ездить. Сам. Пока есть силы.
Жена сына не удерживается:
Пап, нам всё равно придётся этим заниматься, если что вдруг…
Я понимаю их страх: если что, им возиться с наследством, им продавать, делить.
Переглядываюсь: варианты оформить на них, а сам ездить, сколько смогу.
Таня задумывается:
Пап, мы там жить не будем. У нас другие планы, может, вообще уехать.
Чувствую резкую боль для них это место почти ничего не значит.
Остаток вечера спорили, приводили аргументы. Я о воспоминаниях, они о платёжках и здоровье. В какой-то момент Саша прямо, с упрёком:
Папа, ты не вечный. Не сможешь заниматься этим.
Грусть и злость в сердце. Говорю:
Для тебя это развалины, а я тут всю жизнь…
Сын только пожимает плечами: у меня другие заботы.
Я закончил спор:
Дайте время подумать.
Таня хлопочет платёж через месяц. Понимаю, не шкаф ведь продавать.
Вышли. На прощание дочь обняла, шепчет: «Мы просто переживаем…»
Весь вечер сидел в тишине, смотрел на пересчитанные чашки, думал о том, что будущее для меня это сезон, а не год. Перебирал бумаги: план участка, паспорт. Проводил пальцем по квадратикам грядок.
На следующий день поехал в гараж. Достал инструменты, разобрался в хламе: что выбросить, что оставить.
Зашёл сосед по гаражу, Иван Савельич, седой:
Чего разбираешь?
Надо узнать, что мне ещё надо, что пора отпустить.
Я свой продал сыну на машину, говорит. Всё легко.
Я молчу. Не старье же. Ключ беру в руки, тяжёлый, греет ладонь. Вспоминается, как Саша пацаном помогал теперь чужим стал этот язык. У каждого своё.
Вечером переговариваюсь с дочерью:
Давайте оформим дачу на Таню и Сашу. Но продавать не будем. Я буду приезжать, пока могу.
Таня осторожно:
Уверен?
Уверен, хотя в душе как будто отрываю часть себя.
Через неделю в районной конторе подписали договор дарения. С дрожью в руке, с тихой грустью, но подписал. На лице у детей облегчение: «Спасибо, папа, ты нас выручил».
Гараж пока оставил за собой не продам. Им рассказал: нужен мне, чтоб не превратиться в старика у телевизора.
Если смотреть со стороны, жизнь не изменилась: я так же живу в квартире, езжу на дачу, только теперь гость. Ключ у меня, дом по памяти мой.
В апреле поехал впервые после бумаг. По шоссе, в пригород, под старое берёзовое небо. Прошёл по дорожке, скрип калитки, всё знакомо. Кинул куртку на гвоздь гляжу: всё на месте. Тот же плюшевый медведь на полке.
Сел у окна на табурет, увидел солнечный луч, разметавшийся по полу. Вспомнил: для детей будущее где-то в ипотеке и новых местах. Для меня здесь и сейчас, до следующей весны, перекопать грядку, посадить картошку, погреть чаю на крыльце.
Всё равно продадут со временем. Через год, два, как тяжело станет. Объяснят: пустует, нерационально держать… И я соглашусь.
Но пока дом стоял, крыша держала капли, а в сарае ждали инструменты. На грядках первые лопастные ростки. Я ещё мог копать землю, смотреть на свой след.
Пошёл вокруг участка: на соседнем кто-то садит рассаду, на другом вывешено бельё. Всё идёт своим чередом.
Понимаю: боюсь не потери дачи, а стать лишним. Не нужным ни себе, ни родным. Здесь чувствуешь себя нужным, пока есть дело.
Достал термос, налил чаю. Горько, но не так, как в тот вечер здесь, среди привычных стен, душа отпускала. Решение принято. Отошёл кусок прошлого, но осталась возможность быть по памяти, а не по документу.
Вгляделся в ключ старый, стёртый. Когда-нибудь он перейдёт к другим, к новым людям. Но для меня он ещё здесь: символ дома, моего прошлого.
Допил чай, встал, пошёл за лопатой в сарай. Копнул грядку один раз. Для себя, не для наследников. Для того, чтобы чувствовать землю на ладони и знать: пока ты здесь дом не чужой.
Воткнул лопату, нажал ногой, развернул первый пласт земли влажной, пахнущей весной. До самого вечера работал, спина ныть начала, но душа светлела.
Вечером снова сел на крыльцо, вытер лоб. Над участком розовое небо, где-то в тишине закричала сойка. Дом, мои следы в почве, лопата возле стены.
Что будет дальше не знаю. Но здесь и сейчас на своём месте. Перебирается память, ключ в кармане. Медленно, по знакомой тропинке, пошёл к машине, стараясь не наступать на свежую землю, которую сам только что взрыхлил.
