Когда в семье бушует болезнь: драма в доме Светланы
Светлана сжимала в руках остывшую кружку, глядя в окно на серый петербургский рассвет. В её скромной квартире на окраине города назревала буря. Мать, Людмила Петровна, снова приехала — с температурой, кашлем и бесконечными стонами. Уже несколько лет стоило ей чихнуть — и она тут же собирала вещи и ехала к дочери. И каждый раз Светлана оказывалась между молотом и наковальней: больная мать, кричащий малыш и муж, чьё терпение таяло с каждым днём.
Людмила Петровна твердила, что в своей квартире ей одиноко и страшно. «А вдруг мне станет хуже? Кто поможет?» — шептала она, глядя на дочь укоризненно. Но Светлана знала: дело не только в страхе. Мать, едва заболев, превращалась в избалованную царицу, требовавшую внимания каждую секунду. А у Светланы — декрет, годовалый Алёшка, который то и дело падал, пытаясь сделать первые шаги, и муж Дмитрий, чьё лицо мрачнело при каждом новом кашле тёщи.
Когда Людмила Петровна болела, она вроде бы старалась не выходить из комнаты. Но болезни не спрашивают разрешения: она шла в туалет, заходила на кухню, оставляя за собой след из соплей и жалоб. Светлана боялась за Алёшку — вдруг заразится? Но объяснить это матери было невозможно. «Я же не нарочно, Светочка, — вздыхала Людмила Петровна, — я же стараюсь». А потом начиналось: «Свари борщ, но не жирный, а то желудок болит. Чай принеси, но не кипяток, обожгусь. Окно закрой, дует! Нет, открой, душно!» И стоило Алёшке заплакать, как мать тут же морщилась: «Опять орет, хоть бы потише!» Даже Дмитрий, просто проходя мимо, удостаивался замечания: «Топочет, как медведь, двери хлопает — отдыхать невозможно!»
Раньше всё было иначе. Светлана и Дмитрий жили своей жизнью, растили сына, а к Людмиле Петровне заезжали раз в месяц — помочь, поболтать. Мать была самостоятельной: убиралась, готовила, болела тихо, просила лишь купить таблеток. Но потом что-то сломалось. Людмила Петровна стала звонить чаще, жаловаться на одиночество, на здоровье. «А если мне плохо станет, а вас нет? — дрожал её голос. — Я же совсем одна». Светлана уговаривала: «Мама, я всегда на связи, мы рядом». Но мать не слышала — её страхи росли, как сугроб после метели.
Однажды Людмила Петровна позвонила в истерике: стало так плохо, что вызвала «скорую». Дмитрий был на смене, и Светлана помчалась к ней с Алёшкой на руках. Тогда мать забрали к ним — отпаивали чаем, лечили. Но с того дня всё пошло под откос. Теперь при малейшем кашле Людмила Петровна появлялась на пороге. Иногда на пару дней, иногда на неделю. Бывало, она лежала с температурой, задыхаясь, и требовала, чтобы Светлана сидела рядом, подавала лекарства, выслушивала. А Алёшка в это время ревел в кроватке, и Светлана металась между комнатами, чувствуя, как внутри растёт бессилие.
Каждый визит матери превращался в кошмар. Людмила Петровна могла обидеться, если суп был «недосоленный», или внезапно заявить, что уезжает, потому что «всё её бесит». Светлана боялась — вдруг мать и правда уедет больная? Но ещё больше боялась за Алёшку, за мужа, за семью, которая трещала по швам. Дмитрий, когда-то относившийся к тёще с уважением, теперь хмурился при одном её имени. «Она нами пользуется, — говорил он. — Дома болеет нормально, а здесь — чтобы ты прыгала вокруг неё». Светлана понимала, что он прав, но сказать матери боялась. «А если обидится? Перестанет общаться? Но и так больше нельзя — я уже на пределе».
Дмитрий больше не скрывал злости. «Пора с ней поговорить, — твердил он, — иначе сядет на шею». Светлана знала: муж прав. Но как сказать матери, чтобы не ранить? Как объяснить, что любовь к ней — не значит жертвовать своей семьёй? Она смотрела на спящего Алёшку, на усталое лицо Дмитрия и понимала: надо решать, иначе их дом рухнет.
Что делать Светлане? Как сохранить семью, не потеряв мать? Эта история не просто о болезни — она о границах, о любви, которая становится непосильной ношей, и о выборе, от которого сжимается сердце.
