Когда у меня осталась только племянница
Меня зовут Тамара Сергеевна, мне шестьдесят девять. Два сына, трое внуков и две невестки — вроде бы не одинокая я старушка. Но вот уже несколько лет живу, будто меня и нет. Квартира пустая, телефон молчит, а колено болит так, что хоть в фольклорный ансамбль записывайся — нога сама притопывает.
После смерти мужа всё покатилось под горку. Пока он был жив, сыновья хоть изредка заглядывали — то на Новый год, то за забытыми инструментами. А как схоронили — будто их пулей снесло. Пять лет. Целых пять лет я их не видела. Хотя живут они в том же Екатеринбурге — не на краю света, а всего-то час на трамвае да на метро.
Я не пилила их. Просто звонила. Просила помочь. Когда соседи сверху устроили маленький потоп на кухне, обзвонила обоих. Оба пообещали заехать в выходные. Не приехал никто. Пришлось звать маляршу — тётю Люду из соседнего подъезда. Дело не в деньгах, а в том, что родные дети не смогли выкроить пару часов для матери.
Потом сломалась холодильник — старый, ещё времён Брежнева. Я в технике не разбираюсь, побоялась, что в «Эльдорадо» меня облапошат. Снова позвонила сыновьям — «мам, там же есть продавцы, сами разберётесь». Пришлось звонить брату в Пермь — он прислал свою дочку, мою племянницу Лену, с её мужем. Они всё купили, привезли, подключили.
Когда начался карантин, сыновья вдруг вспомнили, что у них есть мать. Правда, звонили раз в месяц, чтобы рассказать, как мне нельзя выходить из дома и как надо заказывать еду через интернет. Вот только они забыли, что я в этих ваших интернетах — как баран в апельсинах. Зато Лена приехала, показала, как пользоваться «Яндекс.Лавкой», настроила доставку из аптеки и стала звонить чуть ли не каждый день.
Сначала мне было неловко. У Лены же свои родители, своя семья, дочь-первоклассница. Но она единственная, кто заходил ко мне просто так. Приносила борщ, лекарства, помогала убираться, мыла окна. А однажды пришла просто так — посидеть, чай попить. Её девочка, моя внучатая племянница, зовёт меня бабушкой. Впервые за много лет я услышала это слово.
И тогда я решила: раз родные дети забыли про меня, раз им важно только то, что можно у меня урвать, а не то, чтобы помочь — пусть квартира достанется тому, кто рядом не на словах. Пошла в МФЦ узнать про завещание. И как назло, в этот же день позвонил старший сын. Спросил, куда я собралась.
Я сказала правду.
Началось. Крики, ругань, угрозы. «Ты вообще в своем уме?!», «Это наша квартира!», «Она тебя вышвырнет, как только подпишешь!»
Вечером они приехали. Оба. Впервые за пять лет. Привели внука, которого я никогда не видела. Купили торт «Прага». Сели за стол. Я подумала — может, одумались? Как бы не так. Стали уговаривать, кричать, что я не имею права отдавать квартиру чужой девчонке. Обвиняли Лену, что она хочет меня обобрать, пугали, что выселит.
Я смотрела на них и не верила своим ушам. Где вы были все эти годы? Почему не вспомнили, когда мне нужно было лекарство или продукты? Почему зашевелились только тогда, когда почуяли, что наследство уходит?
Я поблагодарила их за «заботу». Сказала, что решение моё окончательное. Они ушли, хлопнув дверью. Перед этим пообещали, что я больше никогда не увижу внуков и не дождусь от них даже стакана воды.
Знаете, я не боюсь. Не потому, что мне всё равно. А потому что терять уже нечего — я и так давно живу как призрак. Только теперь это официально.
А Лена… Если она когда-нибудь поступит со мной так, как пророчат сыновья — что ж, значит, ошиблась в человеке. Но сердце подсказывает: не ошиблась. Она ничего не просила. Ни копейки, ни квадратных метров. Просто была рядом. Протянула руку. Осталась человеком.
И для меня это дороже всех родственных связей на свете.
