Когда у матери осталась только племянница
Я — Иван Петрович, мне семьдесят. У меня два сына, три внука и две снохи. Казалось бы, с такой семьей я должен быть окружен заботой. Но последние годы живу, как будто я один на свете. Один в своей квартире, с больной спиной и телефоном, который молчит месяцами.
После кончины жены всё покатилось под гору. Пока она была жива, сыновья хоть изредка навещали — на праздники, по делам. А как только мы её похоронили, будто испарились. Шесть лет. Шесть долгих, пустых лет я не видел своих детей. А они живут в том же городе — всего час на электричке.
Я не упрекал. Просто звонил. Просил помочь. Когда соседи прорвали трубу — не сильно, но пол подтопило, — я обзвонил обоих. Оба пообещали зайти в выходные. Никто не пришёл. Пришлось звать сантехника. Дело не в деньгах — обидно. Обидно, что родные сыновья не нашли и часа для отца.
Потом сломался старый телевизор. Я в технике не разбираюсь, боялся, что в магазине меня надуют. Снова позвонил сыновьям — «пап, там консультанты, сам справишься». Пришлось звонить сестре — она прислала свою дочь, мою племянницу Аню, с мужем. Они всё выбрали, всё подключили.
Когда начался карантин, сыновья вдруг вспомнили, что я exist. Правда, звонили раз в месяц, чтобы рассказывать, как мне важно сидеть дома и заказывать еду через приложение. Но они забыли — я не умею. Зато Аня показала, как это работает, оформила первую доставку, скинула контакты аптек и стала звонить почти каждый день.
Сначала мне было неловко. У Ани свои родители, своя жизнь, муж, сын. Но она — единственная, кто заходил просто так. Приносила борщ, таблетки, помогала с уборкой, мыл полы. А однажды пришла просто попить чаю и посидеть в тишине. Её мальчик — мой внучатый племянник — зовёт меня дедушкой. Впервые за годы я услышал это слово.
И тогда я решил: раз родные дети забыли про меня, если им важно только то, что можно от меня получить, а не отдать — пусть квартира достанется тому, кто рядом не на словах, а на деле. Пошёл в МФЦ уточнить про завещание. И, как назло, в тот же день позвонил младший сын. Спросил, куда иду и зачем.
Я ответил честно.
Началось. Крики, ругань, угрозы. «Ты что, совсем рехнулся?!», «Это наша собственность!», «Она тебя вышвырнет, как только подпишешь!»
А вечером они пришли. Оба. Впервые за шесть лет. Привели внука, которого я в глаза не видел. Принесли пирог. Сели за стол. Я надеялся — может, одумались? Но нет. Стали уговаривать, твердить, что у меня есть родные сыновья, что я не имею права отдавать квартиру чужой. Обвиняли Аню в жадности, пугали, что она меня выгонит.
Я смотрел на них и не верил своим ушам. Где вы были все эти годы? Почему не вспомнили, когда мне нужна была помощь? Почему звонили только тогда, когда учуяли наследство?
Я поблагодарил их за беспокойство. Сказал, что решение принято и менять его не собираюсь. Они встали и ушли, хлопнув дверью. Перед этим пообещали, что я больше не увижу внуков и помощи от них не дождусь.
Знаете, мне не страшно. Не потому, что всё равно. А потому что терять нечего — я уже давно живу, будто меня нет. Только теперь это стало официально.
А Аня… Если она когда-нибудь поступит со мной так, как пророчат сыновья — что ж, значит, ошибся. Но сердце подсказывает: не ошибся. Она не просила ничего. Ни копейки, ни жилья. Просто была рядом. Просто подставила плечо. Просто осталась человеком.
И это для меня дороже любых родственных связей.
