Когда мы с мамой возвращались с рынка, я заметил его первым.
Он сидел не под скамейкой, как обычно делают уставшие или бездомные собаки, а прямо на лавке у автобусной остановки. Сидел по-человечески спокойно, уверенно, внимательно. Щурясь в свете снега, смотрел на дорогу, иногда поднимал голову и оглядывал прохожих, будто кого-то искал. Он не бегал по остановке, не лаял, не подходил к людям просто сидел и ждал. Это было удивительно почти по-человечески.
Мам, смотри! дёрнул я её за рукав. Щенок!
Он был маленький, костлявый, с большими ушами, слегка косолапый и неуклюжий, как подросток, ещё не научившийся управлять своими длинными лапами. Но больше всего в нём поразили глаза уставшие, но не потухшие. В них была какая-то глубина. То, что нельзя передать словами, но чувствуешь сразу.
Мама оценила его одним взглядом и устало вздохнула:
Не трогай. Наверное, весь в блохах. И прививок нет. В автобус его не возьмём. Уйдём он и сам уйдёт.
Но подошёл один автобус, потом другой а он всё сидел. Переступал с лапы на лапу, иногда озирался, но с места не двигался. Казалось, будто он ждёт. Будто выбирает кого-то из прохожих. И когда он посмотрел на меня мне почудилось, будто я услышал: «Ты ведь за мной пришёл?»
Мам, ну пожалуйста я ещё не умел просить «по-взрослому». Просто смотрел на неё с мокрыми глазами и сжимающимся сердцем. Он же замёрзнет
Мама закусила губу. Подняла взгляд на серое небо. Потом снова на щенка. И медленно выдохнула:
Если до вечера его никто не заберёт, возьмём. Но знай это твоя ответственность. Если папа будет ругаться, сам ему объяснишь.
Я кивал так, будто от этого зависела чья-то жизнь. Вернулся к остановке, снял шарф и закутал его, как в одеяло. Он не сопротивлялся. Только выдохнул, по-детски тихо, и спрятал нос в мою куртку.
Дома он ел молча, быстро, так жадно, что больно было смотреть. Не с радостью с отчаянием. Каждая крошка, каждый кусочек словно последний шанс.
Потом свернулся клубком на старом пальто и заснул. Будто теперь можно. Не надо больше держаться, бежать, надеяться. Теперь можно просто спать.
Как назовём нашего героя? спросила мама, убирая пустую миску.
Я задумался. И вдруг вспомнил:
Ведь сегодня 12 апреля.
И?..
Гагарин, ответил я.
Мама удивлённо подняла бровь:
В честь космоса?
В честь первого. Ведь он мой первый. И настоящий герой.
Мама улыбнулась, но имя прижилось. Гагарин остался Гагарином.
Сначала было нелегко. Кошка тут же зашипела на него и спряталась в шкафу. Бабушка сразу заявила, что теперь в доме «пахнет псиной». А папа, который был в командировке, бушевал по телефону, что у него аллергия и мы все сошли с ума. Я выслушал всё это, кивал но не сдался.
Гагарин вёл себя почти идеально. Редко лаял, не требовал внимания, не грыз обувь. Он просто был рядом. Постоянно. Спокойно. Будто ему было достаточно знать, что мы есть.
Он рос. Уши стали ещё больше, лапы вытянулись, он стал угловатым, но очень трогательным. Когда я возвращался из школы, он всегда ждал у двери не прыгал, не вилял хвостом, просто смотрел в глаза, будто спрашивал: «Как день прошёл?»
Он тонко чувствовал моё настроение. Когда я болел ложился рядом и не шевелился. Когда я плакал из-за проблем приносил мячик. Будто говорил: «Не грусти, поиграй со мной». А если я с кем-то ссорился садился рядом и клал голову мне на колени. Просто был рядом.
Зима тогда была настоящая. Крепкие морозы, метели, река за школой покрылась толстым льдом все катались на коньках: дети, взрослые. Мы с Гагарином тоже ходили почти каждый день. Я кидал ему снежки, он ловил, бегал, скользил по льду. Было здорово.
В тот день я пошёл один. Подруга заболела, мама задержалась на работе. Снег падал большими хлопьями, вокруг стояла белая тишина. Только мои шаги хрустели на твёрдом снегу.
Гагарин бежал впереди, петлял между кустов. Я подошёл ближе к реке. Лёд был гладкий, красивый, чуть потрескавшийся но казался крепким.
Я сделал шаг. Потом ещё один. И вдруг хруст.
Я даже крикнуть не успел.
Всё провалилось под ногами. Вода накрыла с головой. Холод ударил в грудь. Паника. Руки выскальзывали, не за что было ухватиться. Лёд крошился. Внутри всё кричало. Я не понимал, что делать, где выход.
И вдруг рывок.
Меня дёрнули за куртку.
Я повернул голову. Гагарин.
Вцепился зубами в рукав, тянул изо всех сил. Сам скользил, падал, но не отпускал. Тянул, дёргал. Лаял, скулил, но не сдавался.
Как мы выбрались не помню. Только лёд под собой, окровавленные локти, дрожь во всём теле и он рядом. Мокрый, дрожащий, обнявший меня всем телом.
Он лёг на меня. Будто боялся, что снова потеряет.
Потом приехали скорая, мама, врачи. Меня в больницу, его к ветеринару. У меня лёгкое обморожение. У него воспаление, раны, истощение.
Нас спасли.
Через неделю я вернулся домой. Гагарин встретил у двери. Тихо подошёл, ткнулся носом в живот и лёг рядом. Без слов. Всё и так было ясно.
С тех пор он не просто собака. Он мой космос. Мой Гагарин.
Прошёл год. Мы переехали. Новая квартира, новая дверь, на которой висит табличка: «Осторожно, внутри герой».
К реке он меня больше не пускает. Ни зимой, ни летом. Если я собираюсь, встаёт на пути. Смотрит в глаза. Не сердито. Просто твёрдо.
Иногда он выходит на балкон и подолгу смотрит на небо. Будто что-то ищет.
Опять звёзды считаешь, Гагарин? смеюсь я.
Он не отвечает. Просто кладёт голову мне на колени
