Бабушка Катя сидела на кухне, вязала шерстяные варежки — медленно, одна петелька за другой. По документам она была Екатериной Ивановной, но в селе её звали просто Катя — ласково, по-родному.
В доме царила тишина, только из старого транзистора на окне доносились тихие позывные. Вдруг скрипнула дверь. Бабушка подняла взгляд — и замерла. На пороге стоял… сам Дед Мороз. Красная шапка, пушистая борода, оторочка из меха — всё как надо.
— Добрый вечер, Катюша! — весело сказал он. — Пустишь старика?
Катя поправила очки, разглядывала гостя, его мешок и валенки, потом ахнула:
— Батюшки, да ты и вправду… С чего бы это?
— Как с чего? — рассмеялся дед. — Сегодня же тридцать первое декабря! Все ждут праздника. И я к тебе — с гостинцем.
— Да зачем я тебе нужна, старуха? Иди к ребятишкам, пусть стишки рассказывают. А я… Бабка я, подарки мне не положены.
— Детей-то в селе — раз-два и обчёлся. А твои варежки — любо-дорого, — кивнул он на вязание. — Значит, и тебя пора побаловать.
— Ну ладно, раз пришёл, давай своё сокровище, — усмехнулась бабка. — Только стихов не жди — спина болит, еле двигаюсь.
— Тогда скажи, что хорошего сделала в этом году.
— Да что я… — задумалась Катя. — Внукам шапки связала, соседям — носки. Картошку раздала. Может, и не от щедрости, а просто от скуки.
— Не принижай себя. Добро — оно вот так, без расчёта.
— А мой-то старик, между прочим, где-то бродит. С утра ушёл — и ни весточки.
— Да я и к нему собирался. Ну как, всё такой же весельчак?
— Ещё бы! По избам ходит, байки рассказывает, частушки орет. Чтоб народ не унывал.
— Любишь его?
— А ты как думаешь? — улыбнулась Катя. — Пятьдесят лет вместе. Притворяемся, что глухие, что не всё понимаем. И не ссоримся. Зачем?
Дед Мороз достал из мешка платок — шерстяной, узорчатый, с лёгким блеском.
— Вот, носи на здоровье. Наденешь — и сразу моложе станешь.
— Красота какая! — засияли глаза бабки. — Всю жизнь такой мечтала. Спасибо, родной!
— Благодари супруга, — подмигнул дед. — Это он мне письмо отправил.
Он вышел в сени, снял шубу, шапку и убрал в сундук.
— Эх, Катюшка моя… — про себя пробормотал. — То ли не узнала, то ли делает вид…
А бабушка вертелась перед зеркалом в новом платке и шептала:
— Вот и живём, Петрович… Словно ничего не видим. А видим. Просто любим по-своему. И вся магия — в этом…
