В ту ночь, когда мы спали
Проснулась Марья Степановна от непонятного звука. Тихий скрип половиц в прихожей, будто кто-то осторожно двигался по квартире. Она прислушалась, сердце застучало чаще. Рядом мирно сопел муж, Фёдор Петрович не шелохнулся.
— Федя, — шепнула она, толкнув его в плечо. — Федя, ты слышишь?
— М-м? Что такое? — пробормотал он, не открывая глаз.
— Кто-то ходит по квартире.
Фёдор Петрович недовольно приоткрыл один глаз, посмотрел на светящиеся цифры будильника.
— Маня, третий час ночи. Тебе послышалось.
— Не послышалось! Я ясно слышу шаги!
Муж вздохнул, но всё же прислушался. Где-то в глубине квартиры раздавались едва уловимые звуки: поскрипывание, шорох, лёгкий стук.
— Наверное, кошка, — успокоил он жену. — Мурка опять по ночам шалит.
— Какая кошка, Федя? Мурку-то мы год назад похоронили, ты что, забыл?
Фёдор Петрович окончательно проснулся. Звуки становились чётче. Кто-то точно передвигался по квартире, уверенно, будто знал каждый угол.
— Может, Оленька пришла? — предположила Марья Степановна. — У неё же ключи есть.
— В такую рань? Да она спит, завтра на работу.
Дочь жила отдельно, в том же районе, но иногда заходила к родителям, особенно после ссор с мужем. Хотя всегда предупреждала заранее.
Шаги приближались к спальне. Марья Степановна сжала руку мужа.
— Федя, а вдруг воры?
— Тихо, — он осторожно поднялся, нащупал тапки. — Пойду посмотрю.
— Не ходи! Мало ли что…
— Маня, какие воры? У нас дворник днём и ночью на посту, домофон, железные двери. Да и брать-то у нас нечего.
Он подошёл к двери, приложил ухо. За дверью раздался тихий женский голос, напевающий знакомую мелодию.
— Маня, — позвал он жену. — Иди сюда.
Она босиком подбежала, прислушалась.
— Это же… мамина колыбельная, — прошептала Марья Степановна, и голос её задрожал. — Та самая, что она мне пела.
Фёдор Петрович нахмурился. Тёща умерла десять лет назад, но он хорошо помнил эту песенку без слов, которую та часто напевала.
— Не может быть.
— Федя, а вдруг это её дух? — Марья Степановна вцепилась в его пижаму. — Может, мама пришла?
— Маня, что за чепуха. Привидений не бывает.
Но и он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Мелодия звучала всё яснее, а к ней добавился стук — будто кто-то переставлял посуду на кухне.
— Точно как мама, — прошептала жена. — Помнишь, как она ночами чай кипятила?
Фёдор Петрович помнил. Агафья Никитична страдала бессонницей, особенно в последние годы. Могла встать среди ночи и затеять уборку или готовку, напевая эту самую мелодию.
— Мне страшно, — призналась Марья Степановна.
— Да брось. Пойдём посмотрим.
Он решительно открыл дверь, выглянул в коридор. Тишина. Лишь из кухни лился слабый свет, будто там горела лампа под вытяжкой.
Они медленно пошли, держась за руки. У кухни Фёдор Петрович остановился, заглянул внутрь.
Кухня была пуста. На столе стояли две чашки, лежали ложки, сахарница. Чайник тихо шумел на плите, из носика валил пар.
— Я же не ставила чайник, — растерянно сказала Марья Степановна. — Точно не ставила.
— И я не ставил.
Они замерли в дверях. Чайник вскипел, выключился. В тишине было слышно только их дыхание.
— Может, мы во сне встали? — неуверенно предположил Фёдор Петрович. — И всё это сами сделали?
— Вдвоём? Одна голова — хорошо, а две — лучше?
Марья Степановна осторожно вошла, дотронулась до чашки. Тёплая. Будто её только что держали в руках.
— Гляди, — показала она мужу на подоконник. — Герань зацвела.
На окне стоял старый горшок с геранью, которая давно не цвела. Марья Степановна собиралась её выбросить, да всё руки не доходили. А теперь на ней красовались ярко-алые цветы, свежие и пышные.
— Мама очень любила герань, — тихо сказала она. — Говорила, этот цветок в дом приносит мир.
— Маня, может, к доктору сходить? — осторожно предложил муж. — А то мы с тобой бред какой-то несём.
— Какой бред? Ты же сам видишь — чайник, чашки, цветы. Это всё само не появилось.
Она села, задумчиво смотрела на чай.
— Помнишь, мама говорила, что после смерти проведает нас? Шутила: «Буду по ночам приходить, смотреть, как вы живёте».
— Помню. Но это же шутки были, Маня.
— А вдруг нет?
Фёдор Петрович сел рядом, взял её за руку.
— Даже если так, чего бояться? Это же твоя мама. Она нас любила.
Марья Степановна кивнула, успокоилась немного.
— Любила. И всегда переживала, хорошо ли мы живём.
Они сидели молча, глядя на накрытый стол. Страх постепенно уходил, сменяясь странным умиротворением. Будто в доме действительно появилось чьё-то доброе присутствие.
— Помнишь, как она переживала, когда мы из-за дачи поссорились? — вдруг сказала Марья Степановна. — Как уговаривала нас помириться?
— Ещё бы. Три дня дулась, пока мы перед ней не обнялись.
— И как радовалась, когда Оля замуж выходила. Платье сама шила, каждую бусинку пришивала.
— Красивое платье было.
Они вспоминали тёщу, и воспоминания были тёплыми. Агафья Никитична была мудрой, терпеливой, всегда помогала. После её смерти в доме будто что-то погасло.
— Федя, давай чай выпьем, — предложила жена. — Раз уж его для нас приготовили.
— Давай.
Они разлили кипяток, добавили сахар. Чай оказался с лёгким привкусом мяты — точно таким, какой заваривала Агафья Никитична.
— Мяту она всегда добавляла,Они допили чай в тишине, а когда утром проснулись, на кухне уже никого не было, только цветущая герань на подоконнике напоминала о тёплом визите, который навсегда останется в их сердцах.
