**Когда пришла Радость**
Поздний вечер, мартовская темень — и Павел, как всегда, возвращался домой после смены. С завода шёл пешком: знакомая дорога, пустынный двор, единственный тусклый фонарь у подъезда. Тишина была такая, будто весь район вымер — ни звуков, ни шагов, ни машин. Только ветер шелестел в сухих ветках старого куста под стеной.
Он уже достал ключи, как вдруг почувствовал знакомый резкий запах — тот самый, приторный, дешёвый, от которого щемило в груди. Запах кошачьего корма. В памяти всплыли картинки: дедов сарай в Тверской губернии, несколько полудиких кошек и миски с серой кашицей. Он резко обернулся.
На бетонной ступеньке сидела она.
Худая, трёхцветная, с рваным ухом и огромными, почти человеческими глазами. Смотрела прямо на него — спокойно, не умоляя и не боясь. В этом взгляде было что-то осмысленное. Будто она знала, кто он. Будто знала, зачем пришла.
Павел застыл. Несколько секунд просто стоял. Потом повернулся и открыл дверь. Кошка не сдвинулась с места. Лишь хвост дёрнулся — неуверенно, лениво, будто давала себе время подумать.
Он оглянулся.
— Ну… если хочешь — проходи.
Она вошла. Без суеты. Без оглядки. Уверенно, будто здесь всегда и была её цель.
Павел никогда не держал животных. Не потому что не любил — просто не верил, что способен заботиться. Забота — это не только еда и миска, это ответственность, участие, тепло. А ему казалось, что в нём этого давно нет. Он жил один, ему было тридцать четыре. Десять из них он проработал на одном и том же машиностроительном заводе. После развода с Алёной общение свелось к редким словам в магазине или на проходной. Остальное — тишина, шум радио, тусклый свет лампы и подогретая еда из магазина.
Он тихо сдавался. Без драмы. Просто таял — понемногу, день за днём.
Кошка всё изменила.
Сначала она просто была. Потом начала будить — мягко усаживалась ему на грудь, смотрела в глаза. Молча. Так упорно, что он не выдерживал. Шёл на кухню, наливал воды, насыпал корма. Постепенно корм становился лучше. Потом появилась миска с резиновыми ножками. Потом — коврик.
А потом он начал с ней разговаривать.
Не «кис-кис», а по-настоящему. С интонациями, вопросами, паузами. Она слушала. Сидела рядом, шевелила ушами, моргала в нужный момент. И ему казалось — понимает. В её молчании не было равнодушия. Там было — внимание.
Он начал приходить домой раньше. Впервые за годы стал готовить — варил суп, делал гречку, жарил яичницу. Включал музыку. Иногда читал вслух. Ей нравилось. Устраивалась на подоконнике, хвост обвивал лапы. Он чувствовал — тишина перестала давить. Квартира из серой коробки снова стала домом.
И однажды он поймал себя на мысли:
— Я живу. Не существую. Живу.
И началось это с неё.
Прошло полгода. Весна. Ветер с улиц нёс пыль и запах талого снега. И вдруг — она пропала. Вышла на обычную вечернюю прогулку… и не вернулась.
Сначала он не волновался — мало ли, кошки. Потом забеспокоился. Потом — отчаялся. Обшёл весь район. Заглядывал под машины, стучал в соседние подъезды, искал в близлежащих дворах. Расклеил объявления, звонил в приюты. Спрашивал даже у соседей, с которыми не здоровался годами.
Ничего.
Тишина вернулась. Но теперь она была другой. Гнетущей. Он снова стал задерживаться на работе. Не ел. Не включал радио. Сидел на кухне с чашкой, глядя в тёмное окно, где отражался лишь он сам. И всё вернулось на круги своя. Пустота. Молчание. Только теперь он знал, как могло быть иначе. И от этого было ещё больнее.
Прошло больше двух недель.
Однажды, возвращаясь с работы, он услышал:
— Дядя! Это не ваша?
Он обернулся. Девочка лет девяти, в синей куртке, держала на руках кого-то грязного, облезлого, но… своего. Он не ошибся. Она. Та самая. Его кошка.
— Неделю назад приблудилась, — сказала девочка. — Я её кормила. А сегодня — сама побежала за вами. Я за ней. Видно, ищет.
Павел стоял, не дыша. Потом осторожно протянул руки. Она не вырывалась. Только уткнулась мордой в подбородок и тихо замурчала. Он закрыл глаза, чтобы не расплакаться прямо на улице.
— Спасибо, — выдохнул он. — Как тебя зовут?
— Катя, — ответила девочка. — А её как?
Он вдруг понял — у кошки нет имени. Он никогда не называл её. Она просто была.
Он посмотрел на девочку, потом на кошку. И улыбнулся:
— Радость.
— Красивое, — одобрила Катя. — Ей подходит.
Теперь он часто видел Катю во дворе. Иногда они сидели на скамейке, болтали о школе, о мультфильмах, смеялись над тем, как кошка однажды стащила кусочек колбасы прямо со стола. Порой просто кивали друг другу — в этом было что-то настоящее. Тёплое.
А кошка спала на подоконнике. Или резвилась на диване. Или лежала у него на коленях, когда он снова читал вслух. Иногда он рассказывал ей то, о чём молчал годами. О жизни. Об одиночестве. Об Алёне. О страхах. Она слушала. Тихо. Без нравоучений.
И когда в какой-то момент она мягко касалась лапой его руки, он знал: она здесь. Она — Радость.
И он снова жил. Не боялся. Не прятался. Замечал рассвет, чувствовал вкус свежего хлеба, вдыхал аромат мокрой земли в апреле. Он снова был — с миром. С собой. С ней.
С Радостью.
