Это был сон, словно скользящий по краю реальности.
Утро выдохнуло холодом, будто осень просочилась сквозь стены без спроса. Данила укладывал вещи в тишине, которая гудела в ушах, будто разорванная струна. Ни криков, ни хлопнувших дверей — только шёпот шерстяных свитеров, лёгкий щелчок вынутой зарядки, скрип футляра от зубной щётки. Он замер у окна, впитывая вид московского двора — не для прощания, а чтобы запомнить, как свет цепляется за облупившуюся краску, как тень от старой шторы ложится на подоконник, будто чья-то рука. Алиса спала. Или делала вид. Скорее второе — дыхание её было слишком размеренным, как у того, кто боится шевельнуться.
На кухне вскипятил чайник. Руки не дрожали, но внутри всё рассыпалось — словно янтарные бусы, разорвавшиеся на полу. Не боль, не горечь, а эта тишина, ставшая гирей на сердце, мешающей захлопнуть чемодан.
Они не ругались. Не предавали. Не орали. Просто перестали быть одним целым. Каждый день, по песчинке, они отдалялись, не замечая, как между ними проросла бездна, где эхом гулял ветер.
— Когда уезжаешь? — спросила Алиса, возникнув в дверях. Голос её был ровным, будто она спрашивала не о нём, а о забытом пакете с мусором.
— Скоро, — ответил Данила, не поднимая глаз. Он знал: посмотри — и останется.
Она молчала. Он не оборачивался. В этой тишине было всё: и «останься», и «уходи», и «я не могу», и «мы могли бы иначе». Она повисла в воздухе, как последняя верёвка, за которую ещё можно ухватиться, но никто не протянул руку.
Он ушёл, оставив ключ на тумбе. Не оглянулся, не замедлил шаг. Лестница пахла сыростью, чужими котлетами и утренней суетой — где-то хлопнула дверь, где-то звякнул поднос. Данила шёл вниз, будто проходил последний уровень игры — без эмоций, без ошибок. Внутри было пусто, как в квартире после переезда.
Сначала жил у друга, в хрущёвке на окраине. Потом снял комнату — тесную, с облезлыми обоями и кроватью, скрипящей при каждом повороте. Начал бегать, не ради здоровья, а чтобы усталость заглушила пустоту. Ходил в другой магазин, где его не знали в лицо. Включал музыку громче, даже когда не слушал, лишь бы не слышать тишину. Менял маршруты, привычки, лица. Всё, что мог. Но тишина внутри не уходила. Каждую ночь она садилась на край кровати и смотрела в темноту.
Алиса осталась в их квартире. С их шторами, его книгами на полке, его кружкой, которую никто не убрал. Полка в ванной стояла нетронутой, фото на холодильнике — на месте. Они стали чужими без драм, без сцен. Просто потому, что ждали, когда другой сделает шаг.
Прошло три месяца.
Столкнулись случайно — в аптеке, в пасмурный полдень, когда улицы были пусты. Данила брал бинты и анальгин. Алиса — сироп от кашля и мазь. Их взгляды встретились, и оба замерли, будто время остановилось.
— Привет, — сказал он, чуть тише, чем хотелось.
— Привет, — ответила она, приглядываясь. — Ты похудел.
Он пожал плечами. Хотел отшутиться: «Работа, бег, не сплю». Но промолчал. Купил своё и вышел первым, шагая медленно, будто это что-то изменит.
Через два дня он написал. Без вопросов: «Кофе. Без разговоров». Без ожиданий. Просто отправил. Она ответила почти сразу. Коротко. Согласилась. Как будто ждала.
Встретились в маленькой кофейне у парка. Пахло свежими булками, кофе и чем-то едва уловимым, новым. Данила смотрел на неё — уже не свою, но до мурашек знакомую. Алиса смотрела на него — без злости, но будто через стекло, за которым осталась их прежняя жизнь.
— Я думала, ты вернёшься, — сказала она. Спокойно, как о чём-то неизбежном.
— Я ждал, что ты позовёшь, — ответил он. Так же ровно.
Они чуть улыбнулись — горько, но легко. Как те, кто всё понял, но не знает, что с этим делать.
Иногда между людьми — не стена, а тишина. Такая, что страшно нарушить. Потому что в ней — страх быть отвергнутым. Или услышать то, к чему не готов.
Они не сказали: «Давай сначала». Не кинулись друг к другу. Просто пили кофе. Медленно. Каждый в своём молчании. А потом разошлись — без обещаний, без взглядов назад.
Но через час она написала: «Если захочешь встретиться — я не против».
Он ответил: «Я как раз хотел написать то же».
Это было не про любовь. Не про возвращение. Это было про тишину, которая наконец стала легче. Про то, как они услышали друг друга — не словами, а в паузах между ними. Где теперь было меньше боли. И чуть больше — чего-то, что ещё не названо.
