Бабушка Ольга сидела на кухне, выводя спицами узор на шерстяных варежках. В паспорте значилось “Ольга Ивановна”, но все в деревне звали её просто Олей, по-простому, без церемоний.
В избе стояла тишина, только трещал на полке старый транзистор. Внезапно скрипнула дверь. Подняв глаза, бабка остолбенела: на пороге стоял… сам Дед Мороз. В красной шапке, с седой бородой, в длинном тулупе — как по учебнику.
— Добрый вечер, Ольгуша! — весело поздоровался он. — Пустишь старика погреться?
Оля поправила платок на голове, присмотрелась к нежданному гостю, к его мешку и валенкам, и ахнула:
— Батюшки, да неужели взаправду? Да с какой стати?..
— Как с какой? — рассмеялся дед. — Вон за окном метель, скоро Новый год! Всех поздравляю, и тебя не забыл.
— Да кому я нужна, старая? Детям бы сказки рассказывать, подарки раздавать. А я? Бабка, которой давно никто не удивляет.
— Нынче в деревне ребятишек — раз-два и обчёлся. А твои варежки — любо-дорого поглядеть, — показал он на вязание. — Значит, и тебя пора побаловать.
— Ну раз пришёл, одаривай, — хмыкнула Ольга. — Только песенку спеть не смогу — спина гудит, еле хожу.
— Тогда скажи, какие добрые дела за год совершила.
— Какие уж там дела… — задумалась бабка. — Внукам тёплое связала, соседкам пирогов напекла. Картошку всем раздала. Не от щедрости — от безделья.
— Не принижай себя. Настоящее добро — когда делаешь просто так.
— А мой-то старый где-то шляется. С утра ушёл — хоть бы свистнул.
— Да я к нему тоже загляну. Ну как, всё такой же весельчак?
— Ещё какой! По избам ходит, анекдоты рассказывает, частушки орет. Словно скоморох, только без бубна.
— Любишь его?
— А ты как полагаешь? — ухмыльнулась Ольга. — Пятьдесят зим вместе прожили. Прикидываемся, что плохо слышим, кое-что не замечаем. И не ссоримся. А на кой?
Дед Мороз достал из мешка шаль — пушистую, с узорами, будто снежинками расшитую.
— Вот, принимай. Накинешь — и сразу моложе станешь.
— Какая прелесть! — засияли глаза старухи. — Всю жизнь такую хотела. Спасибо, родной!
— Благодари супруга, — подмигнул дед. — Это он мне письмецо подбросил.
Вышел в сени, снял тулуп, шапку и убрал в сундук.
— Эх, Олюшка… — пробормотал он. — Не признала родного мужа. Или делает вид?
А бабка крутилась перед зеркальцем, примеряя подарок, и шептала:
— Вот и живём, Матвейка… Словно ничего не ведаем. А ведаем. Просто любим по-своему. В этом и есть наше чудо…
