Тот самый день
Всё началось с того, что Алиса проспала. Не на десять минут — она проснулась без пятнадцати десять, хотя обычно уже в восемь была на остановке, сжимая в руках термос и пряча от мира усталые глаза. Сердце резко провалилось в пятки, будто кто-то выдернул ковёр из-под ног. Телефон разрядился — шнур, как на зло, выскользнул ночью из розетки. Воды не было: плановое отключение, о котором она, разумеется, забыла. На кухне — звон, треск: её любимая кружка с надписью «Не сдавайся» разбилась вдребезги. Остались лишь осколки и тяжёлая, густая тишина.
Та самая тишина, от которой в ушах звенит. Когда дом не дышит, а замирает. И ты замираешь вместе с ним — не потому что спокоен, а потому что больше нет сил сопротивляться.
На работу Алиса, конечно, не успела. Ворвалась в офис с растрёпанными волосами, без макияжа, с грязным пятном на рукаве пальто. Коллеги переглянулись. Кто-то усмехнулся, кто-то сделал вид, что не заметил. Начальница вздохнула так, будто Алиса лично разрушила все её планы. И день пошёл под откос — будто кто-то дёрнул за ниточку, и весь мир рассыпался.
Алиса не оправдывалась. Просто села за компьютер и открыла нужные файлы. Но внутри всё ныло от беспомощности, как ноет тело после долгого дня. Казалось, даже воздух вокруг шепчет: «Ты же знаешь, что так не должно быть».
После обеда позвонили из школы: у сына проблемы с учительницей. Говорят о комиссии, требуют объяснений, звучат угрозы. Потом — смс от банка: карта в минусе, последний платёж не прошёл. А следом — сообщение от соседки с фото: «Это у тебя потоп?» На потолке мокрое пятно, словно кровоточащая рана на теле её обыденности.
К вечеру Алиса сидела на холодных ступеньках подъезда. Колготки прилипли к ногам, пальцы онемели. Плечи опущены, сумка распахнута, будто душа, из которой вытекли все силы. День не просто не удался — он будто проверял её на разрыв, надавливая на самое больное.
И вдруг рядом остановилась девочка. Маленькая, в очках, которые съезжали на нос, с огромным рюкзаком за плечами.
— Тётя, вам очень плохо?
Алиса подняла голову. Хотела отмахнуться, но не смогла. Вопрос прозвучал искренне, без фальши.
— Плохо, — прошептала она.
Девочка присела рядом. Достала из рюкзака яблоко, немного помятое, но чистое. Протянула его обеими руками.
— Мама говорит, если кому-то грустно, надо поделиться. Даже если это всего лишь яблоко.
Алиса взяла. Откусила. Кисло-сладкое, пахнущее осенью и первым звонком. В груди что-то сжалось, а потом — отпустило. Не боль, просто шум. Он стих.
— Спасибо. А тебя как зовут?
— Вера. А вас?
— Алиса.
— Всё ещё наладится, — уверенно сказала девочка. — Просто сейчас трудно.
Алиса кивнула. Едва заметно, но уже с проблеском надежды.
Девочка встала, поправила рюкзак и ушла. Не оглянулась. Шла быстро, будто знала — её миссия выполнена. Алиса смотрела ей вслед. Где-то внутри теплился огонёк.
Она поднялась. Вернулась домой. Сняла пальто. Позвонила сыну. Не ругать, а просто спросить, как дела. Сказала «прости», хотя не знала, за что. Просто захотелось, чтобы первое слово сегодня было добрым.
Потом налила воды коту Ваське. Подмела пол. Собрала осколки. Каждое движение — простое, но теперь — осмысленное.
На следующее утро Алиса купила новую кружку. Красную, как рассвет. И механический будильник — его тиканье напоминало шёпот: «Ты жива. Время идёт, и ты с ним».
Иногда всё рушится не с грохотом, а тихо, по швам. А потом — собирается заново. Не из прежних кусочков, не теми же руками. Но собирается. С яблока. С детского голоса. С мига, когда ты решаешь: хватит. Пора жить.
