— Когда меня уже не будет? — прошептала невестка, пока я лежала в больничной палате, не подозревая, что слышу каждое слово и диктофон всё фиксирует.
Её дыхание было тёплым, пахло дешёвой растворкой. Она думала, что я без сознания — лишь тело, набитое препаратами.
Но я не спала. Под лёгким одеялом каждое нервное окончание напрягалось, словно натянутая струна.
Под рукой, скрытый от посторонних глаз, лежал холодный прямоугольный диктофон. Я нажала кнопку записи ещё час назад, когда невестка вошла в палату с моим сыном.
— Игорь, она ведь как овощ, — голос Светланы поднялся, когда она подошла к окну. — Врач сказал, аппаратов нет. Что будем ждать?
Я услышала тяжёлый вздох сына. Моего единственного сына.
— Светлана, это… неправильно. Она же моя мать.
— А я твоя жена! — резко возразила она. — Хочу жить в нормальной квартире, а не в этой кладовке. Твоя мама прожила уже семьдесят лет. Довольно.
Я оставалась неподвижной, дыхание ровное, будто бы спала. Слёз не было — внутри всё превратилось в серый пепел.
Осталась только кристальная холодность.
— Агент по недвижимости говорит, сейчас хорошие цены, — перешла Светлана на деловой тон. — Двушка в центре, с новым ремонтом…
Можем собрать приличную сумму, купить дом за городом, как мечтали, машинку новую. Игорь, проснись! Это наш шанс!
Он молчал. Его молчание гласило громче слов. Это была согласие, покрытая слабостью.
«Озимый сорт рубинового чеснока! Европейский сорт. Скидка» — мелькало в его голове.
— А её вещи… — продолжила Светлана. — Половину выбросим. Это мусор, никому не нужен. Сервизы, книги… Оставим лишь антиквариат, если найдём. Я позову оценщика.
Я улыбнулась в уме. Оценщика. Она и не догадывается, что я успела всё устроить за неделю до того, как лёгла.
Все ценные вещи давно находятся в надёжном хранилище, как и документы.
— Хорошо, — наконец выдохнул Игорь. — Делай, как считаешь. Мне тяжело говорить об этом.
— Не говори, дорогой, — прошептала она. — Я всё сделаю сама, тебе не придётся замарать руки.
Она подошла к кровати, её взгляд был холодным, словно оценивая препятствие, которое должна была устранить.
Я сжала пальцами холодный корпус диктофона. Это был лишь пролог. Они ещё не знали, что их ждёт.
Они вычеркнули меня из своей жизни. Напрасно. Старая гвардия не сдаётся, идёт в последний наступ.
Прошла неделя. Неделя капельниц, бледного пюре и моего молчаливого театра. Светлана и Игорь приходили каждый день.
Сын садился на стул у двери, уткнувшись в телефон, будто пытаясь укрыться от реальности. Он не мог вынести моего неподвижного тела.
Светлана, напротив, чувствовала себя в палате, как дома. Громко болтала с подругами, обсуждая будущий дом.
— Три спальные, большая гостиная, участок… Сделаю ландшафтный дизайн. Что? Свекровь? Ой, она в больнице, дела плохие. Не выживет.
Каждое её слово фиксировалось. Моя коллекция росла.
Сегодня она пересекла черту. Принесла ноутбук, уселась у моей кровати и начала показывать Игорю фотографии коттеджей.
— Смотри, какой! А этот? Настоящий камин! Игорь, ты меня слышишь?
— Слушаю, — сухо ответилcя он, не отводя взгляда от пола. — Странно… здесь, рядом с ней…
— Где ещё? — крикнула Светлана. — Времени ждать нет. Нужно действовать. Я уже позвонила нашему риелтору, он завтра приведёт первых покупателей. Квартиру надо показать в лучшем виде.
Она повернулась ко мне. В её взгляде не было человечности, лишь холодный расчёт.
— Кстати о вещах. Вчера зашлась, начала распихивать шкафы. Столько хлама — ужас. Твои платья старомодные… Всё сложила в мешки, отдам в благотворительность.
Мои платья. Те, в которых я защищала диссертацию. Те, в которых отец Игоря сделал мне предложение. Каждая вещь — осколок воспоминаний. Она не просто выбрасывала ткань, она стирала мою жизнь.
Игорь вздрогнул.
— Зачем ты трогаешь? Может, она хотела…
— Что «хотела»? — перебила её Светлана. — Она уже ничего не хочет. Игорь, перестань быть ребёнком. Мы строим будущее.
Она подошла к тумбочке, без церемоний открыла ящик, её пальцы наткнулись на влажные салфетки и упаковку таблеток.
— Документы здесь? Паспорт? Нужно для сделки.
И в тот миг в палату вошла медсестра.
— Анна Петровна, время уколов.
Лицо Светланы мгновенно изменилось, появилось печальное, заботливое выражение.
— Ой, конечно, конечно. Игорёк, пошли, не будем мешать процедуре. Мамочка, мы завтра придём, — успокоила она, погладив мою руку.
Её прикосновение было отталкивающим, как ползучая слизь.
Когда они ушли, я не открывала глаза, пока шаги медсестры не затихли. Затем с огромным усилием повернула голову. Мышцы болели, но я справилась.
Я выключила диктофон, сохранив файл под номером «семь», и нашла под подушкой старый кнопочный телефон, тихо подаренный мне давним другом‑адвокатом.
Набрала номер, который запомнила наизусть.
— Слушаю, — ответил спокойный, деловой голос на другом конце.
— Семён Борисович, это я, — прошептала я, голосом хриплым и чужим. — Запускайте план. Время пришло.
На следующий день ровно в три часа прозвонил звонок в дверь. Светлана открыла его с самой притягательной из своих улыбок.
На пороге стояла уважаемая пара с риелтором.
— Пожалуйста, проходите! — щебетала она. — Простите, у нас небольшой творческий беспорядок, готовимся к переезду.
Она повела гостей в гостиную, расписывая «прекрасные виды из окон» и «дружелюбных соседей».
Игорь прильнул к стене, стараясь быть незаметным, лицо его было серым, как пепел.
— Квартира принадлежит моей свекрови, — шепнула Светлана с ноткой печали. — К сожалению, её состояние тяжёлое, врачи не дают надежды.
Мы с мужем решили, что ей будет лучше в специализированном учреждении под надзором. А эти стены… здесь слишком много воспоминаний.
Она сделала паузу, драматичную, чтоб покупатели почувствовали глубину ситуации.
В тот момент дверь снова открылась без звонка. Медленно в комнату въехала инвалидная коляска, в ней сидела я.
Не в больничной пижаме, а в строгом тёмно‑синем шелковом халате, волосы собраны, губы слегка подкрашены. Мой взгляд был холоден и спокоен.
Позади стоял Семён Борисович, мой адвокат, высокий, седой, в элегантном костюме. Он тихо закрыл за собой дверь.
Светлана замерла, улыбка стерлась, будто смылась ластиком.
Игорь ещё сильнее прижался к стене, глаза метались, ищя выход. Покупатели и риелтор растягивали взгляды между мной и Светланой.
— Добрый день, — мой голос, хоть и тихий, разрезал молчание чётко. — Похоже, вы ошиблись адресом. Эта квартира не продаётся.
Я обратилась к растерянной паре.
— Прошу прощения за эту неприятную ситуацию. Моя невестка, наверное, перепугалась из‑за моего состояния и… переборщила.
Светлана, будто проснувшись, спросила:
— Мама? Как вы здесь оказались? Вам же нельзя…
— Я делаю всё, что считаю нужным, дорогая, — посмотрела я на неё, и воздух стал ещё холоднее. — Особенно когда в моём доме без разрешения кто‑то правит.
Я достала телефон и нажала «воспроизвести». Динамо зашипело знакомым шипением и раздался тихий голос:
«Когда меня уже не будет?»
Лицо Светланы побледнело до цвета простыни. Она хотела открыть рот, но звук не вышел. Игорь опустил лицо в ладонях.
— У меня большая коллекция записей, Светлана, — сказала я спокойно. — О твоих мечтах, проданных вещах, оценщике. Думаю, некоторым органам это будет интересно.
Семён Борисович выступил вперёд с папкой документов.
— Анна Петровна сегодня утром подписала на меня генеральную доверенность, — сухо сообщил он. — И заявление в полицию. Я также подготовил уведомление о выселении по моральному ущербу и угрозе жизни. У вас 24 часа собрать вещи и покинуть квартиру.
Он положил документы на стол, и они тихо зашуршали.
Это был конец, граница, точка, после которой ничего уже не вернуть. Но в тот миг я впервые за недели не почувствовала боли или обиды.
Я ощутила силу — холодную, уверенную, несломленную силу того, кому больше нечего терять, и кто пришёл забрать своё.
Риелтор с покупателями исчезли, прошептав извинения. В гостиной остались только мы четверо. Тишина висела густой, как будто пыль в старой комнате.
Первой нашла голос Светлана. Шок сменился яростью.
— Вы не имеете права! — вопила она, тыкая пальцем в меня. — Это же квартира Игоря! Он прописан! Он наследник!
— Бывший наследник, — поправил её Семён, листая документы.
— По новому завещанию, составленному вчера, всё имущество Анны Петровны переходит в благотворительный фонд поддержки молодых учёных. Ваш муж, к сожалению, в него не входит.
Это был мой финальный выстрел. Я видела, как в её глазах погасла последняя искра надежды. Она посмотрела на Игоря с такой ненавистью, будто он виноват во всём.
Игорь, мой сын, наконец оттолкнулся от стены. Он сделал шаг ко мне, лицо его было мокрым от слёз, жалкое.
— Мамочка… прости. Я не хотел. Это она… она заставила меня.
Я посмотрела на него, на этого сорокалетнего мужчину, который прятался за спиной своей жены.
Любовь, та безмерная материнская, умерла в больничной палате под шёпот его жены. Оставилось лишь горькое разочарование.
— Никто не заставлял тебя молчать, Игорь, — ответила я, голосом ровным, почти безразличным. — Ты сделал свой выбор. Живи с ним.
— Но куда нам идти? — вмешалась Светлана, голос её дрожал от страха и гнева. — На улицу?
— У вас была арендованная квартира ещё до того, как вы решили, что я скоро уйду, — напомнила я. — Вы можете вернуться туда или куда угодно. Это уже не моя забота.
Светлана бросилась к вещам, нервно швыряя их в сумку, бормоча проклятия. Игорь стоял в центре комнаты, растерянный.
Он снова посмотрел на меня.
— Мама, пожалуйста. Я всё понял. Я изменюсь.
— Меняться никогда не поздно, — согласилась я. — Но не здесь и не со мной. Двери моей квартиры для вас закрыты навсегда.
Он опустил голову, приняв, что это конец. Не спектакль, не наказание, а окончательное решение.
Через час они ушли, я слышала, как закрываются двери. Семён подошёл ко мне.
— Анна Петровна, вы уверены насчёт фонда? Мы могли бы всё вернуть.
Я покачала головой.
— Нет. Пусть так будет. Хочу, чтобы то, что осталось от моей жизни, принесло пользу, а не стало причиной вражды.
Он кивнул и попрощался. Я осталась одна в своей квартире, медленно провела рукой по подлокотнику кресла, по корешкам книг. Здесь ничего не изменилось.
Я же изменилась. Я перестала быть лишь матерью, прощающей всё. Я стала хозяйкой своей вселенной, задающей собственные границы.
И в этом новом мире не осталось места тем, кто когда‑то прошептал: «Когда меня уже не будет?». Жить честно — значит защищать себя и тех, кто рядом, прежде чем потерять всё.