— Не смей, я же сказала! Ни за что больше не звони! — Галя Петровна со стуком бросила трубку на рычаг старого телефона. Руки предательски дрожали, сердце колотилось — пришлось присесть на кухонный табурет.
— Мам, что? — выглянула из комнаты дочь Ксения. — Кто звонил-то?
— Никто, — хрипло ответила она. — Так, никто.
Ксюша вгляделась в побелевшее лицо матери.
— Мам, ты же вся трясешься! Что случилось?
— Отец твой нашелся, — прошептала Галя Петровна. — После стольких лет молчания… Встретиться хочет, поговорить. Тоскует, говорит, кается.
— Папа? Он? — Ксения присела рядом, взяла маму за руку. — Чего же он хочет-то?
— Прощения. Чтоб пустила. Болеет, говорит, врачи… — Галина Петровна замолчала, смахнула слезу. — Поздно, Ксюшенька. Слишком поздно.
— Мам, расскажи хоть теперь правду? Я же маленькой была, только и помню, что он ушел.
Галя Петровна встала, подошла к окну. За стеклом моросил дождь, капли медленно сползали, как слезы.
— Семь тебе было. Спрашивала, где папа, а я и сама не знала. Говорила, в командировке, скоро вернется.
— Так просто и ушел? Без слов?
— Не просто… — Мать сжала губы. — Предал. Нас с тобой, дом. Другая семья у него была, Ксюша. Жена другая, дети другие. Вот их и выбрал.
Ксения молча переводила дух. Тридцать два года, а воспоминания об отце — туман.
— А говорил, любит… — голос матери дрогнул. — Домой каждый день приходил, с тобой играл, сказки читал. Потом узнала я — у него дочь есть, на три года старше тебя. И жена, себя законной считающая. Даже не знала о нас.
— Боже, мама… Как ты узнала-то?
— Случайно вышло. Заболел он, в больнице лежал. Пришла проведать, а там женщина с девочкой сидит. Девочка кричит: «Папа!» — а он ее обнимает. Все поняла сразу. Стою в дверях, бледнеет он. Та, Людмила, смотрит: «Кто это, Витя?»? А он молчит. Молчит!
— И что было?
— Разговор короткий. Она сказала — расписаны восемь лет, квартира на ней, дочь на его фамилии. А я? Дурочка влюбленная. Без росписи жили, он твердил — «штампы ерунда, главное — любовь». Тебя-то он записал на свою фамилию, да, но бумаг у меня не было.
Ксения встала, обняла мать.
— Мамочка, зачем молчала-то раньше?
— Зачем тебе было знать? Детство и так трудное. Я одна работала, денег вечно не хватало, по врачам с тобой мыкалась. Решила — вырастешь, расскажу. Время прошло, жизнь у тебя наладилась, замуж вышла. К чему старые раны бередить?
— А он не пытался найти нас?
— Пытался. Сперва под окнами стоял, просил поговорить. Не открывала. Письма слал, деньги. Не читала, возвращала. Гордая была, дура. Думала — одна выращу, без такого мужика обойдусь.
— А теперь снова объявился.
— Теперь да. Уже неделю звонит. Людмила, говорит, умерла. Дочь взрослая, замуж вышла, он один остался. Видеть тебя хочет, внуков познакомиться. Сильно болеет, жить недолго осталось.
Ксюша отошла, задумалась.
— Может, выслушать его? Мам, я совсем не помню его. Может, правда раскаивается?
— Ксюша! — резко обернулась мать. — Ты что такое говоришь? Двадцать пять лет прошло! Двадцать пять лет — ни слуху ни духу! А теперь ему плохо — вспомнил?
— Да он же не первый раз звонит. Значит, важно.
— Важно! — горько засмеялась Галя Петровна. — Совесть перед смертью облегчить хочет. Чтоб легче уходить. А нам-то что с того? Что мне с его раскаяния? Молодость вернет? Твои детские слезы, когда ты спрашивала, почему папа не приходит?
Ксения села за стол, голову на руки положила.
— Мам, я его давно простила. Еще подростком поняла — злиться бесполезно. Жить надо.
— Ты можешь, ты молодая. А я — нет. Помню каждый день, каждую ночь без сна. Помню, как на двух работах вкалывала, чтоб тебя накормить, одеть. Помню, как ты плакала, когда в школе дразнили безотцовщиной. Помню твой выпускной… Свадьбу твою… Не с кем было тебя провести.
— Мама, но мы ведь справились! Посмотри — у меня семья хорошая, детки растут. Работа, дом. Может, и правда
Галина Петровна молча смотрела на первые снежинки за окном, понимая, что река её обиды глубока и холодна, а переплыть её она так и не смогла, и никогда уже не сможет.
