Тихий закат любви, яркий рассвет мечты
— Я ухожу, Дмитрий. И не пытайся меня удержать, — Светлана крепко сжимала потёртую кисть с треснувшей ручкой, будто это была последняя нить, связывающая её с прошлым. За спиной на мольберте догорал недописанный закат — багровый, как рана, перечёркнутый чёрными мазками.
— Уходишь? Куда? К своим тюбикам и холстам? — Дмитрий засмеялся, но в смехе звенела ярость. — Ты без меня ноль, Света. Ноль! Кому нужны твои мазни?
Она посмотрела на него — на человека, когда-то обещавшего ей весь мир, а теперь отнимавшего даже воздух. Его лицо, ещё недавно такое родное, стало чужим, искажённым гримасой презрения. Светлана вдохнула полной грудью, ощущая, как холодная решимость разливается по жилам, и вышла, громко хлопнув дверью. Ветер играл её волосами, а в груди пылало незнакомое чувство — свобода.
***
Утро в их провинциальном городке пахло свежим хлебом, дымком из труб и мокрым асфальтом. Светлана проснулась от стука дятла за окном и машинально взглянула на мольберт в углу. Пустой холст смотрел на неё с немым укором, как старый товарищ, которого она предала. Сегодня Дмитрий обещал отвезти её на выставку в областной центр, и губы сами потянулись в улыбку при воспоминании о его словах двухлетней давности:
— Ты — бриллиант, Светка, — шептал он тогда, обнимая её в их съёмной однушке. Свет от торшера падал на её эскизы, разбросанные по столу. — Я помогу тебе засиять. Мир увидит твой талант.
Она верила. Верила, пока его обещания не превратились в колкие фразы: “Хватит заниматься ерундой”, “Пора остепениться”, “Кому нужны твои каракули?”. Каждое слово оставляло след, как порез на холсте, и Светлана всё чаще прятала кисти под кровать.
— Доброе утро, соня, — Дмитрий вошёл в комнату, уже в отутюженной рубашке, пахнущей дорогим парфюмом. — Завтрак на столе, собирайся. Мать ждёт к обеду.
— А выставка? — Светлана приподнялась на кровати, поправляя растрёпанные волосы.
— Какая выставка? — он нахмурился, затягивая галстук. — Света, у нас куча дел. Мама хочет поговорить про ремонт, да и мне в офис надо. В следующий раз.
— Но ты же… — её голос дрогнул, но она замолчала, увидев его раздражённый взгляд.
— Хватит ныть, — бросил он и вышел, оставив за собой шлейф одеколона.
Она кивнула пустоте, проглотив обиду. Так было всегда: “потом”, “не сейчас”, “ты что, не понимаешь?”. Её мечты таяли, как снег в марте. Светлана натянула поношенный свитер и вышла на кухню, где на столе ждали остывающие бутерброды и кофе. Даже его забота стала формальностью, как визит к нотариусу.
***
Светлана выросла в доме, где про искусство говорили только одно — “Хлебом не накормит”. Их старый дом на окраине скрипел половицами, пах щами и лавандой в комоде. Мать, уставшая после смены на консервном заводе, ворчала: “Рисуешь — хоть бы пол помыла”. Отец, вечно копавшийся в своём “Запорожце”, лишь отмахивался, когда она показывала ему рисунки.
— Света, опять за своё? — мать заглянула на чердак, где двенадцатилетняя девочка корпела над альбомом. — Картошку чистить некому, а ты тут…
— Это не “тут”, — прошептала Светлана, пряча набросок речки, которую видела вчера. — Это я.
Мать вздохнула и ушла, бурча про “несолоно хлебавши”. Единственной, кто видел в ней искру, была учительница рисования — Нина Петровна. Пожилая женщина с серебряными кудрями и яркими платками поправляла её карандаш с нежностью, будто гладила котёнка.
— В тебе дар, Светуша, — говорила она, разглядывая работы. — Не дай ему угаснуть. Обещаешь?
— Обещаю, — шептала девочка, чувствуя, как сердце колотится.
Но после школы мечты о художественном училище разбились о суровую правду. Мать настояла на “нормальной” специальности, и Светлана поступила на экономиста. Там она встретила Дмитрия — сына местного предпринимателя, чьи ухаживания растопили лёд в её сердце. Он казался спасением от серости.
— Ты — моя муза, — целовал он её пальцы у ржавой беседки в парке. — Я сделаю тебя счастливой.
Она поверила. Они поженились, переехали в родительский дом, и жизнь пошла по накатанной. Но со временем Дмитрий всё чаще напоминал, что её место — у плиты, а мольберт — “ненужная роскошь”. Краски покрылись пылью, а мечты — паутиной.
***
— Света, ты где? — голос Дмитрия вырвал её из воспоминаний. Она стояла у плиты, помешивая борщ, а перед глазами стояли недописанные картины. Запах лаврушки и свёклы смешивался с горечью.
— Здесь, — она натянула улыбку. — Сейчас подадим.
— Ладно, я ненадолго в гараж, — он бросил взгляд на кастрюлю. — Кстати, мать опять спрашивала про внуков. Пора бы, а?
Светлана кивнула, но в горле встал ком. Дети? Она бы любила их всем сердцем, но каждый раз при этих словах ей казалось, будто двери её клетки захлопываются навсегда.
— Дима, а если я снова начну рисовать? — рискнула она. — Может, пойду на курсы…
— Рисовать? — он обернулся, и его лицо скривилось в усмешке. — Ты о чём? Хватит детских фантазий. Лучше борщ свари покрепче, мать любит.
Она стиснула зубы. В тот вечер, после ухода свекрови, Светлана наткнулась на забытый Дмитрием телефон. Сообщения от “Ленки” резали глаза: “Когда бросишь свою серую мышь?”, “Приезжай, скучаю”. Фото — девушка с нароченной улыбкой иЗа окном её новой мастерской садилось солнце, освещая свежий холст, на котором Светлана выводила последний мазок — алый, как её новая жизнь.
