Помню, как в холодную июньскую пору я, Константин Соколов, сидел в инвалидном кресле, глядя сквозь запотевшие окна палаты на пустой внутренний двор старой городской больницы. Там, где когдато расцветал уютный сквер с деревянными лавочками и ароматными клумбами, сейчас лишь шуршала снежная стужа, а людские шаги стали редкими, как морские волны в Тихом океане. Зима держала всех в своих ледяных объятиях, и даже самые смелые пациенты редко решались на прогулку. Я оказался один.
Всего неделю назад из соседней кровати выписали Юрия Тимофеева весёлого парня с огоньком в глазах, знатока бесчисленных историй, который мог бы поднести сцену в любой театр, будучи студентом на третьем курсе актёрского факультета. Его уход оставил в моём сердце пустоту, будто бы из квартиры исчезли все домашние уютные мелочи. Каждый день к Юрию приходила мать, неся ароматные булочки, спелые яблоки и сладости, которыми он щедро делился со мной. С тем, кто был рядом, скучать было невозможно.
Тогда в палату вошла медсестра, и я сразу понял, что настроение снова погрузится в тень. Вместо молодой, улыбающейся Даши, меня обслуживала вечно хмурая и, казалось бы, постоянно недовольная Людмила Аркадьевна. За два месяца я ни разу не видел, как её губы поднимаются в улыбке, а голос её звучит так же грубо, как стук кувалды.
Что ты так растянулся, Каверин? На кровать, грозно произнесла она, держа шприц, наполненный лекарством.
Я вздохнул, развернул кресло и, покорно, добрался до кровати. Людмила ловко помогла мне лечь, а затем, как будто бы в танце, перевернула меня животом вниз.
Сними штаны, отдалась она командой. Я послушно выполнил, но боли почти не ощутил: укол она ставила так искусно, что каждый раз мысленно благодарил её.
Интересно, сколько ей лет? думал я, наблюдая её сосредоточенное лицо, когда она прощупывала мою тонкую вену. Наверное, уже пенсионерка. Маленькая пенсия, а работать приходится, вот и почему такая злая.
Тонкая игла в конце концов нашла свою цель, и я лишь слегка поморщился.
Всё, Каверин, закончили. Доктор сегодня был? неожиданно спросила она, собираясь уходить.
Нет, ещё нет, отмахнулся я, может, позже зайдёт
Жди, а у окна не сиди продует, и ты будешь мёртв, как вобла, отрезала она, и вышла.
В её словах, сквозь привычную грубость и прямоту, я всё же уловил нотку заботы. Я, как и многие, не знал, что значит быть чужим, ведь я сирота. Когда мне было четыре года, в нашем сельском домике вспыхнул страшный пожар. Мать, спасая меня, бросила меня в сугроб через разбитое окно за минуту до обрушения крыши, погребшей под собой всю семью. Оказавшись в детском доме, я унаследовал от неё мягкий, мечтательный характер и светлозёлые глаза, а от отца высокий рост и талант к арифметике. Воспоминания всплывали, как отрывки киноленты: праздник в деревне, яркий флажок, тёплый летний ветер на плечах отца. Я помнил рыжего кота, которого звали Барсик, но всё остальное, в том числе семейный фотоальбом, сгорело в тот ад.
Когда мне исполнилось восемнадцать, государство выделило мне просторную комнату в общежитии на четвёртом этаже. Я полюбил одиночество, но иногда оно гнетёт, как тяжёлый снег, и я плачу от тоски. С детдомовского прошлого меня часто охватывали горькие мысли, глядя на детей с родителями в парках, на базарах, на улицах Москвы.
После школы я хотел поступить в университет, но не набрал нужных баллов, пришлось идти в техникум. Специальность понравилась, но с одногруппниками не сходилось: я был тихим и замкнутым, а они искали весёлых, шумных товарищей. С девушками тоже всё было так же: моя скромность не считалась достоинством в их глазах. В восемнадцать с половиной лет я выглядел моложе своих лет, так что стал «белой вороной» в группе, но это меня не смущало.
Два месяца назад, спеша на занятия по льдяному тротуару, я поскользнулся в подземном переходе и сломал обе ноги. Переломы заживали медленно, но в последние недели стало лучше. Я надеялся на выписку, но дома, где я жил, не было лифта, а инвалидную коляску пришлось оставлять в коридоре.
В палату вошёл травматолог Роман Абрамович, осмотрев мои ноги и рентген, он сказал:
Константин, рад сообщить: ваши переломы срастаются. Через две недели сможете встать на костыли, а дальше уже лечитесь в поликлинике. Через час принесут выписку. Кому-то придётся вас встретить?
Я кивнул молча.
Отлично. Позову Людмилу, она поможет собрать вещи. Будьте здоровы, Константин, и постарайтесь больше к нам не приходить, сказал он и вышел.
Тут же пришла Людмила Аркадьевна, подала мне рюкзак под кровать и сказала:
Что сидишь, Каверин? Выписывают же.
Я собрал скромные пожитки, а она спросила:
Ты что, доктору соврал?
О чём вы? удивлённо ответил я.
Не ври себе, Каверин. Я знаю, что никто не придёт. Как ты будешь добираться?
Приду какнибудь, буркнул я.
Тебе ещё минимум полмесяца ногами не ходить. Как будешь жить?
Разберусь, я же не ребёнок.
Внезапно она села рядом, посмотрела в глаза и мягко произнесла:
С такими травмами тебе нужна помощь. Я говорю правду.
Я справлюсь сам.
Не справишься. Я не первая в медицине. Что ты споришь, как ребёнок?
И зачем всё это?
Чтобы ты пока жил у меня. Я далеко от города, но дом с двумя ступеньками, комната свободна. Когда встанешь, вернёшься домой. Я одна живу, муж умер, детей нет
Я стоял, ошарашенный её предложением. Жить у чужой женщины казалось невозможным, ведь я давно привык полагаться лишь на себя.
Что молчишь? спросила она, нахмурившись.
Это неудобно пробормотал я.
Хватит выпендриваться, Каверин. На инвалидной коляске в доме без лифта и пандусов жить трудно, отозвалась она в своей привычной грубой манере. Так что, поедешь ко мне?
Колебался я: с одной стороны, жить у незнакомки было странно, с другой она, как оказалось, всё это время заботилась обо мне: «Каверин, пойди пообедать, сегодня твои любимые тефтели», «Закрой окно, не простужайся», «Скорее ешь творог, кальций полезен».
Согласен, наконец сказал я, только денег нет, стипендия ещё не пришла.
Людмила Аркадьевна, уперев руку в бок, ответила с обидой в голосе:
Думаешь, я за деньги тебя к себе приглашаю? Жаль меня, вот и всё.
Я просто думал начал я, но замолчал, извинившись.
Я не обидчивая. Пойдем в сестринскую, пока тебя посадят, отрекомендовала она, смена моя скоро кончится, и уедем.
Дом её был маленьким, с узкими окнами в резных наличниках, внутри две скромные комнаты. Первые дни я прятался в своей, почти не выходя, боясь тревожить хозяйку. Она сказала прямо:
Хватит стесняться, проси, чай у меня везде.
Снег за окнами, треск дров в печи, запах домашней пищи наполняли меня ощущением давно потерянного детства.
Прошло время: инвалидная коляска ушла, пришли костыли. Пришло время возвращаться в город. После визита к врачу я шёл рядом с Людмилой, обсуждая предстоящие экзамены и зачёты.
Тебе сейчас учёбу не бросать, уговаривала она, врач сказал снизить нагрузку, а ты уже почти готов.
За недели мы сблизились, и я всё чаще ловил себя на мысли, что не хочу покидать её уютный дом и эту добрую, почти материнскую женщину.
Однажды, собирая вещи, я искал зарядку для телефона и увидел, как Людмила стоит у порога, со слезами на щеках. Я подошёл и обнял её.
Останешься, мой дорогой? прошептала она, как же я без тебя?
И я остался. Спустя годы Людмила Аркадьевна заняла почётное место в свадебном шатре, став матерью жениха, а через год приняла в роддоме новорождённую внучку, названную в её честь. Так закончилась моя история, полная боли, надежд и неожиданного дома, который стал для меня спасением.
