Сначала крем, потом всё остальное
Мы с Димой знакомы уже лет пятнадцать, но по-настоящему сблизились только пару лет назад — когда оба почти одновременно развелись. У него второй брак рухнул с громкими скандалами и хлопаньем дверей. У меня — тише, но не без душевных ран. Водку мы не глушили, в жалости не купались — просто колесили по набережным, носились по лесным тропкам. Велосипеды, пот и ветер в лицо. Мужскую дружбу скрепляет не бутылка, а жажда свободы. Такой, чтобы ни перед кем не оправдываться, не отчитываться, не волочить за собой груз чужих надежд.
Мы оба резко сбросили вес. От живота, что прежде аккуратно нависал над ремнём, не осталось и следа. Свобода — она и от лишнего избавляет. И вот в один тёплый июльский вечер катим мы с Димой через парк. Вдруг он отпускает руль, раскидывает руки, закидывает голову и орёт во всё горло:
— Свобоооода!
Собаки бабулек-пенсионерок взвыли в панике. А он смеётся. Такой счастливый, что аж досадно.
Так мы прожили год — холостяками, довольными, подтянутыми, никому не обязанными. Но однажды я заглянул к Диме. Привёз новый велик — хвастался, радовался. Я потрогал раму, провернул педали, испачкал руки в смазке и пошёл в ванную отмываться. И вот, пока намыливал ладони, заметил розовую баночку. Маленькую, женскую, с золотистой крышечкой. Крем.
— Дима! — крикнул я. — Ты чего? Кремом мажешься?!
Он засмеялся, как пойманный с поличным.
— Да это Светкино. Оставила, чтоб не таскать туда-сюда.
— Светкино? Это кто ещё?
— Ну… Я тебе не говорил?
Конечно, не говорил. А зря.
Оказалось, месяц назад он познакомился с девушкой. Света, юрист, карьеристка. Приятная, умная, симпатичная. Бывает у него, ночует. Оставила крем. Пока один.
— Ну всё, — сказал я. — Вторжение началось.
— Какое вторжение?
— Ты не понял? Это как в «Чужом». Сначала — эмбрион в груди. Потом он вырастает и пожирает тебя изнутри. Этот крем — эмбрион.
Дима отмахнулся. Но я-то знал, о чём говорю. Женщины не спешат. Они действуют тонко. Не ломятся в дверь с чемоданами. Сначала ставят баночку. Потом — зубную щётку. Потом — подушку. Ждут, пока ты расслабишься. А потом… потом ты уже не замечаешь, как в ванной полно розового, на балконе — коробок, а в сердце — тревоги.
Вскоре Дима позвал меня в гости. Познакомиться. Света оказалась на удивление милой. С серёжками-гвоздиками, аккуратной стрижкой и улыбкой, в которую веришь с первого взгляда. Она приготовила пиццу с ананасами — спорный выбор, но вкусно.
Я снова зашёл в ванную. Там уже были розовая щётка и крем для рук. А серёжки покоились в мыльнице. Я глянул в зеркало:
— Всё, дружище, ты заражён.
Прошёл месяц. Я предложил Диме прокатиться по нашему любимому маршруту. Он отнекивался. Я приехал вытащить его лично. Он вышел в халате, сонный.
— Сань, ну ты бы позвонил хоть.
Из комнаты голос Светы:
— Димочка, кто там?
Он:
— Санька… насос… зашёл…
Я прошёл умыться — и сразу всё понял: конец. Мужские тюбики с пастой и лосьоном сбились в уголке. Всё остальное — баночки, флакончики, ароматы. И на раковине — её серёжки. Лежат не как гостьи, а как хозяйки.
Я ушёл молча.
Через две недели он позвал меня помочь собрать шкаф. Выкидывали хлам, передвигали мебель. Света командовала:
— Вот это — на выброс. И это тоже! Книги — сюда!
Дима что-то мямлил — она перешагивала через его слова, будто через разбросанные носки.
— Слушай, а тебе велосипед не нужен? — спросила она меня. — А то он у нас балкон занимает.
Тогда я окончательно понял. Свобода Димы умерла. Её больше не было. Сначала — баночка крема. Потом — весь дом. Потом — балкон. Потом — сердце.
Мужчины! Если цените свою независимость — не впускайте женщин в своё пространство. Ни на сантиметр. Всё начинается с «невинного» крема. А заканчивается тем, что ты уже не помнишь, кто ты, откуда и почему в твоём шкафу висит халат с рюшами.
Прошёл год. Мы с Димой переписывались редко. Я катался один. Было одиноко. Но у меня оставалось главное — свобода.
А потом я встретил Настю. Всё по классике. Она добрая, ласковая, ничего не требует. Только один раз, тихо, почти шёпотом:
— Можно, я оставлю у тебя крем? Чтобы не носить с собой?
И я не сказал «нет». Потому что был влюблён.
Теперь всё. Вирус запущен.
И я чувствую — моё падение близко.
Простите меня, братья.
Прощайте.
