**Ладошка: История одной ненарочной семьи**
Лето того года стало для меня побегом. Просто собрала вещи, захлопнула дверь и ушла к мужу. Двадцать два года. Мама крикнула мне вслед:
— Шалава! И чтоб ноги твоей тут не было, когда придёшь с животом!
Я шагала, сжимая ручку чемодана, и думала: «Забавно, а ведь она же сама просила внуков…» Чемодан, бедный, ни в чём не виноват, но мама лупила его тапком, будто он был виноват в её одиночестве.
Мне её жаль — честно. Но жить с ней стало невыносимо. Мечтала сбежать с шестнадцати. Вот и сбылось. Я предательница.
Маме некому стало указывать, некому читать нотации. Пыталась приручить соседей, но те оказались такими же эгоистами — едят, но не слушаются. Хлопают дверьми. Уходят.
Она стала болеть. По-своему — громко, с надрывом, с вечными жалобами. В ход пошли угрюмые молчания в трубке, брошенные фразы, вечный запах валосердина. Я жила с тяжёлым камнем вины.
И однажды поняла: ей нужно новое «дитятко». Кто-то, кого можно ругать, воспитывать, о ком заботиться. Тогда я сказала мужу:
— Завтра едем на «Птичку». Кошку маме купим.
Он кивнул. Во рту у него был борщ, а на тарелке — винегрет. После студенческих дошираков домашняя еда — святое. Он благодарно чавкал. Я его дрессировала, как мама меня. Круг замкнулся.
Утро субботы. «Птичка» встретила нас вонью навоза, гамом и липкой духотой. Меня сразу затошнило. Сначала подумала — от голода: я тогда худела, как все «умные» девчонки, пила кефир вместо ужина. Но нет — это не кефир.
Это отчаяние.
Клетки, коробки, ящики — в них продавалась тоска. Лайка, мяуканье, визг. Одиночество смотрело на меня глазищами, умоляло, цеплялось. Голова закружилась всерьёз.
Шла между рядами и думала: «Распахнуть бы клетки! Крикнуть: „Бегите, я вас прикрою!“» Но не смогла. Прошла, опустив голову, под взглядами сотен обречённых.
— Поехали, — сказала я мужу.
— Без кота? — удивился он.
— Ладно, вот этого, — ткнула пальцем в ближайшую клетку.
Там сидел бурый бутуз с физиономией «Ну чё надо?». Продавец буркнул:
— Тысяч пятнадцать. Это бенгалец.
Я не знала, кто такой бенгалец. Может, порода, а может, ругательство — типа «Ну ты и караул!» Мы с мужем только начали подниматься. Копили мне на зимнюю дублёнку. А тут — пятнадцать тысяч за кота. Это целый зимний гардероб в одной покупке.
— Берём, — вдруг вырвалось у меня. Сама не поняла, откуда решимость.
— Ты охренела? — фыркнул муж. — Любовь же должна быть бесплатной.
— Но не вся, — парировала я. — Эта — с документами!
Заспорили. И тут из-под прилавка вынырнул кто-то. Котёнок. Серый, облезлый, с глазами по пол-лица. Вцепился мне в штанину.
— Чей? — спросила я.
— Да ничей. Бродяжка, лишайный. Выбрось его, — пожал плечами продавец.
Муж глянул на котёнка и сказал:
— Вот это — тёщин вариант. Уж в её руках-то не пропадёт.
Взглянула на него. Он кивнул. Мы поняли друг друга без слов.
Котёнок свернулся клубочком у меня на ладони, смешно поджав лапки. Ни паспорта, ни родословной — зато живой. Настоящий.
— Сразу к маме? — спросил муж.
— Нет. Его сначала надо отмыть, вылечить, привести в человеческий вид. А то её обои даже лишай не переживёт.
Дома выяснилось — это кошка. Шустрая, как вихрь. За вечер она порвала колготки, облепила шерстью свитер мужа, отодрала обои и исполнила сальто с подоконника.
Лечили её. Купали, возили к ветеринару, надевали ошейник от блох. И назвали — Лада. Короче — Ладошка. Потому что умещалась на ладони.
Через неделю Ладошка стала частью дома. Будильник, массажист, клоун. Мурчала, как трактор, когда ела. Спала вверх пузом. Пряталась в шкафу и караулила нас из-под дивана.
Пришло время везти её маме. Написала: «Жди сюрприз». Собирались… и не могли собраться. Голова раскалывалась — наверное, от этого чёртова кефира. А Ладошка носилась по квартире, гоняясь за солнечным зайчиком. У неё были дела.
— Лови её, — сказал муж, — не хочу быть соучастником.
Поехали. Жара плавила асфальт. Ладошка разлеглась на сиденье, высунула язык и подставила пузо для чесания.
— Мамке скажем, что сибирячка. Злая, — буркнул муж.
Мне не до смеха. Взглянула на него. Он понял. Молча развернули машину.
— Мамке другую найдём…
С тех пор Ладошка живёт с нами. Ей уже восемь. Есть паспорт, день рождения (дата, когда мы её подобрали), игрушки, прививки и личный диван. Благодаря ей мы поняли, что сможем быть родителями. И завели детей.
Она — наше чудо. Без родословной. Без пафоса.
Но с душой. Настоящей. Как сама жизнь.
