ЛАДОШКА: ИСТОРИЯ ОДНОЙ НЕЗАПЛАНИРОВАННОЙ СЕМЬИ
Тем летом я ушла. Просто взяла чемодан, захлопнула дверь и отправилась к мужу. Мне было двадцать два. На прощание мама бросила мне вслед:
— Шалава! И чтобы ноги твоей здесь не было, когда придёшь с пузом!
Я шла, сжимая ручку чемодана, и думала: «Странно, а ведь ты сама о внуках мечтала…» Чемодан, бедняга, был ни в чём не виноват, но мама пинала его тапком, будто он был виноват в её одиночестве.
Мне её искренне жаль. Но жить с ней стало невыносимо. Я мечтала съехать с шестнадцати. И вот — свершилось. Я стала предательницей.
У мамы не осталось никого, кого можно контролировать, воспитывать, читать нотации. Она пыталась заменить меня соседями, но те оказались такими же эгоистами — едят её пироги, а слушаться не хотят. Хлопают дверями. Уходят.
Она начала болеть. По-своему — громко, манипулятивно, со скандалами. В ход пошли многозначительные молчания в телефоне, брошенные трубки, вечный запах корвалола. Я жила с чувством вины.
И тогда до меня дошло: ей нужно новое «дитя». Объект, который будет её злить, раздражать, воспитывать и дарить иллюзию нужности. В тот вечер я сказала мужу:
— Завтра едем на «Птичку». Кошку маме возьмём.
Он кивнул. Во рту у него был борщ и селёдка под шубой, а спорить, когда после студенческой лапши получаешь нормальную еду, — бессмысленно. Он чавкал и благодарно жевал. Я воспитывала его, как мама — меня. Круг замкнулся.
Утро субботы встретило нас на рынке вонью навоза, гомоном торгашей, липкой жарой. Меня сразу затошнило. Сначала решила — от голода: я тогда «худела», как все «умные» девчонки, заменяя еду кефиром. Но быстро поняла: дело не в кефире.
Это было отчаяние.
В клетках, коробках, переносках — продавалась тоска. Лающая, мяукающая, визжащая. Одиночество вживую. Оно смотрело глазами, умоляло, цеплялось за решётки. Голова закружилась по-настоящему.
Я шла между рядами и представляла: распахнуть клетки, крикнуть: «Бегите! Я их задержу!» Но не сделала. Плелась дальше под взглядами сотен обречённых.
— Поехали, — сказала я мужу.
— Без кошки? — удивился он.
— Ладно, вот эту, — ткнула пальцем в первую попавшуюся клетку.
Там сидела боевая морда, вся в пятнах, с взглядом «Ну чё надо?». Продавец буркнул:
— Десять тысяч. Это бенгал.
Я не знала, кто такой бенгал. То ли порода, то ли ругательство — вроде «да это же кошмар!» Мы с мужем только начали зарабатывать. Копили мне на зимнюю дублёнку. А тут — десять тысяч за кота. Ползимы в одной покупке.
— Берём, — неожиданно сказала я.
— Ты рехнулась? — вздохнул муж. — Любовь же должна быть бесплатной.
— Но не вся, — парировала я. — Эта — с документами!
Мы поспорили. И тут из-под прилавка метнулась тень. Котёнок. Серый, облезлый, с глазами как блюдца. Он вцепился мне в штанину.
— Чей это? — спросила я.
— Да хрен его знает. Бродяга, лишайный. Выкиньте, если надо, — пожал плечами продавец.
Муж посмотрел на котёнка и сказал:
— Вот это — тёщин вариант. Он выживет даже в аду.
Взгляды встретились. Мы поняли друг друга без слов.
Котёнок сжался у меня на руках, смешно поджав лапки. Нелепый, но трогательный. Без паспорта, без родословной, но… настоящий.
— Сразу к маме? — спросил муж.
— Нет. Её надо отмыть, вылечить, привести в вид. А то даже обои в прихожей её не переживут.
Дома выяснилось — это кошка. Шустрая, хулиганистая, как вихрь. За вечер она порвала мои колготки, оставила шерсть на рубашке мужа, отклеила обои и сделала сальто с подоконника.
Мы её лечили. Мыли, возили к ветеринару, надевали ошейник от блох. Назвали Ладой. Сокращённо — Ладошка. Потому что помещалась на ладони.
Через неделю Ладошка стала частью дома. Будильник, массажист, клоун, психолог. Она урчала, как трактор, когда ела. Спала на спине, раскинув лапы. Пряталась в шкафу и караулила нас из-под дивана.
Пришло время везти её маме. Я написала: «Жди сюрприз». Мы собирались… но не могли собраться. Голова болела от этого чёртова кефира. А Ладошка носилась по квартире, гоняясь за солнечным зайчиком. У неё были дела.
— Лови её, — сказал муж, — я не хочу быть соучастником.
Мы поехали. Жара липла к лобовому стеклу. Ладошка размялась на сиденье, подставив живот для почёсывания.
— Скажем мамке, что это сибиряк. Злюка, — пробормотал муж.
Мне не было смешно. Он понял. Мы молча развернулись и поехали домой.
— Мамке другую найдём…
С тех пор Ладошка живёт с нами. Ей уже восемь. У неё есть паспорт, день рождения (дата, когда мы её нашли), игрушки, прививки и личный диван. Благодаря ей мы поняли, что сможем быть родителями. И завели детей.
Она — наше чудо. Без породы. Без документов. Без пафоса.
Но с душой. Настоящей. Как сама жизнь.
