**Лето в подвале**
Сперва раздался грохот. Такой, будто прямо в стену хрущёвки на улице Ленина врезался грузовик. Алёна выронила миску с мясом, стекло разлетелось по кафелю, кот Шарик взметнулся, словно птица, и юркнул под диван. А потом воцарилась тишина. Не обычная — с детскими криками во дворе и скрипом лифта, а мёртвая, глухая, будто в бомбоубежище. Даже холодильник перестал гудеть. Даже часы на кухне словно замерли.
Алёна застыла с руками, испачканными в фарше, и на миг забыла, как дышать. Только когда сердце перестало колотиться, она поняла: не землетрясение, не взрыв. Это опять Николай Петрович с пятого этажа упал. Старый, одинокий, странный. В последнее время он шатался, как подгулявший на празднике. Давно уже.
Не раздумывая, закусив губу, она рванула наверх. Сердце стучало, как молоток. Пятый этаж — прямо над ней. Он жил здесь с советских времён. После смерти жены стал призраком — ходил медленно, почти не говорил. По утрам в его квартире скрипела пластинка, пахло камфорой и старыми книгами. Иногда он сидел на балконе в застиранном халате и смотрел вниз, будто ждал гостей, которые никогда не придут.
Они почти не общались. Она — из-за равнодушия, он — будто не замечал её. В их подъезде все жили своей жизнью. Узнавали друг друга по скрипу дверей, по запаху жареного лука, по звуку шагов. Но не по именам. Не по голосам.
Дверь была приоткрыта. Так и знала: Николай Петрович всегда оставлял её незапертой. На случай… такого. Она ворвалась внутрь, и всё оказалось именно так, как она боялась.
Он лежал в коридоре. В серой рубашке и выцветших спортивных штанах. Рядом валялась трость, разбитый стакан. Лицо землистое, губы сжаты.
— Николай Петрович! — Алёна присела рядом. — Вы меня слышите?
Он едва приоткрыл глаза. Дышал тяжело, будто тащил на себе груз.
— Это я… Алёна. С четвёртого. Сейчас вызову скорую…
— Не надо, — прохрипел он. — Просто… помоги встать.
— Да вы что, у вас что-то болит? Рука? Нога?
— Нет. Просто… ноги не слушаются. Принеси стул. Из кухни. Зелёный.
— Может, всё-таки врача?
Он взглянул на неё резко:
— Хватит унижений. Пусть хоть соседи не видят старика, распластавшегося на полу.
Она принесла стул. Он опёрся на неё, на трость, поднялся с трудом, но сам. Когда сел, выдохнул так, будто сбросил груз.
— Спасибо… Ты ведь не обязана…
— Знаю, — после паузы ответила она. — Но я останусь. Ненадолго.
Он не возразил.
И она осталась.
На день. На неделю. А потом — на всё лето.
Мыла полы, варила гречку, выбрасывала мусор. Он почти не говорил. Иногда смотрел в окно, будто ждал того, кто уже не придёт. Иногда засыпал в кресле, держа трость на коленях, словно страж памяти.
Алёна ходила по его квартире осторожно, будто по музею. Возвращаясь домой, не чувствовала там ничего родного — будто жила этажом выше. Свою квартиру она словно сдала внаём без собственного ведома.
Её уволили весной. Сокращение. Бухгалтерию закрыли. Искать работу в их маленьком городке было бесполезно. Муж пропал десять лет назад — сначала запил, потом исчез. Сын в армии, где-то под Владивостоком. Писал редко. Никому, по большому счёту, она не была нужна. К этому привыкла. Привыкла быть незаметной. Привыкла к одиночеству, как к старому дивану — неудобно, но выбросить жалко.
И вдруг — он.
Николай Петрович. Его квартира. Его пластинки. Его тяжёлое дыхание.
Через неделю он начал говорить. Сначала — о музыке. Потом — о войне. О жене — Лиде. Познакомились в Новосибирске. Она пела в хоре. Он был в военной форме.
— Сказала, что я похож на моль в погонах. Я тогда обиделся. А потом не мог оторваться. Вместе прожили всю жизнь — дети, дача, работа. А потом у неё сердце остановилось. А я остался.
Он говорил, она слушала. Иногда он сердился — выхватывал ложку:
— Не так! Лида делала иначе! — и замолкал. Она обижалась. Уходила. Но возвращалась.
Потому что чувствовала — он ждёт.
А может, не только он.
Однажды он сказал:
— У тебя голос дрожит, когда злишься. В самом конце — будто воздуха не хватает. У Лиды так было. Всю жизнь делала вид, что крепкая. А внутри — ломалась.
Она промолчала. Потому что это была правда.
В августе он стал угасать. Почти не ел. Пил по глотку воды. Сидел в кресле, укутанный в плед, смотрел в угол, будто ждал кого-то важного.
Попросил:
— Принеси альбом. Тот, на полке. Найди страницу с ромашкой.
Она нашла. Между фотографиями — старая записка. Женский почерк. Выцвевший.
“Коля, не забудь проветрить комнату. И выключи телевизор, а то сгорит”.
Он слушал её голос. Не слова — тепло. Не глаза закрыл — душу.
Уснул. И не проснулся.
Сын приехал в сентябре. Алёна встретила его у подъезда. Простая кофта, усталое лицо.
— Вы были с ним? — спросил он.
— Да. Всё лето, — ответила она.
Он обнял её. Без слов.
— Вы… кто он вам?
Она хотела сказать «соседка». Или «просто помогала».
Но выдохнула:
— Я была рядом.
Он кивнул.
Этого оказалось достаточно.
**Жизнь иногда даёт нам не тех, кого мы ждём, а тех, кто нужен нам больше всех.**
