Лёля. Мир внутри.
Я выросла в простой, уютной, почти безмятежной семье в небольшом селе неподалёку от Вологды. Нас было четверо детей: два старших брата Владимир и Сергей, сестра Надежда и я, самая младшая. Меня ласкали разными прозвищами: Оля, Оленька, Олюшка, а папа придал мне особое имя Лёля, произнося его, словно колыбельную, тёплую, летнюю, домашнюю. Оно мне нравилось, и я просила, чтобы все звали меня так, как он.
Мои родители были обычными людьми, но именно такие люди делают мир красивым. Мама Татьяна работала продавщицей в местном магазине, папа Алексей трактористом. Жили они скромно, но спокойно, бережно, в тихом союзе, где громких слов не звучало, зато было много надёжного, молчаливого тепла.
Папа приходил домой с запахом машинного масла, ветра и проезжей дороги. В руках всегда были какието мешки: банки с соленьями от соседей, кто не мог расплатиться; мешки картошки; иногда даже арбузы, которые он умудрялся привезти в самый неподходящий момент. Он не умел пройти мимо чужой просьбы.
А расходы вела мама. Для неё мир был маленьким: порядок, счёт, аккуратность. Она никогда не тратила лишнего, но если речь шла о учебе, книгах, кружках отдавалась без раздумий. На себя с отцом экономила, а нам нет. Каждый пятничный вечер, как по традиции, она садилась перед старым телевизором, доставала коробку с нитками и начала штопать. Мама «лечила» наши вещи, так же терпеливо, как лечила нас своим спокойствием и вниманием.
Татьяну отличала мягкость, чуть полноватость, густые волосы, собранные в тугой пучок. Я никогда не слышала, чтобы она ругалась с отцом. Они могли разговаривать часами тихо, спокойно, будто в их двоих существовал особый мир, понятный лишь им.
Папа говорил с нами коротко и просто:
Ну что, ребятки, всё в порядке?
И обязательно лёгким пальцем похлопывал по голове. По очереди. А меня он поднимал на руки и подбрасывал, так что я на секунду видела всё сверху вниз, будто летела. Эти мгновения были моими любимыми.
Мне казалось, что наша семья идеальная, как в книжках, где всё правильно.
***
В школе я была другой: шумной, яркой, эмоциональной. Стихи давались легко, тексты ещё легче. К пятому классу я уже знала, что хочу сцены. Мечтала поступить в театральный. Когда я рассказала об этом маме, та чуть не уронила чайную чашку. Папа рассмеялся:
А что, Лёлечка? Попробовать можно.
И я пошла своим путём училась, выступала, работала на праздниках, писала тексты, поздравления, минисценки. Однажды решила написать небольшую книгу о девочке, ищущей себя. Писала её втихомолку, по ночам, между делами. Сомневалась, стоит ли её показывать. Планировала показать лишь подруге.
Подруга, прочитав рукопись, воскликнула:
Хочу раздать её каждому гостю на моём дне рождения.
Я сначала не поверила.
Какую книгу? Это же черновики
Подруга улыбнулась и сказала:
Лёля, ты годами даришь мне дружбу, вкладывая в неё душу. В этом году я хочу подарить всем твою книгу. Я могу себе это позволить.
Эти слова выбили меня из колеи. Два дня я металась, доказывая себе, что так нельзя. Но подруга уже всё решила: нашла верстальщика, привела контакт печатника, настояла.
Пусть она выйдет в свет. Я знаю, всем понравится.
И книга действительно «взлетела» сразу потому что была честной, живой, без искусственного блеска. Люди узнали в ней себя, свои страхи, надежды, правду, которую боятся произнести вслух. Книга разошлась, её начали заказывать как подарок.
Потом я решила написать чтото более глубокое: о семье, о корнях, о тех, благодаря кому я есть. Это решение открыло дверь к тому, к чему я была совсем не готова.
***
Мне потребовалось поговорить с родителями, узнать их прошлое, уточнить даты, истории. Я позвонила маме. Она отвечала, будто в мыслях пауза.
Папы нет, сказала она. Он уехал ну по делам.
Я удивилась обычно мама знала, где папа. Позвонила отцу он сразу, бодро ответил:
Привет, Лёлечка! Да я у бабушки, забор чинил.
Почему мама так молчала? В её голосе была не просто пауза, а чтото ещё.
Войдя в дом, я увидела маму на кухне. Увидев меня, она тихо сказала:
Мы разъехались с папой так бывает.
Папа и мама те, кого я держала внутри как идеал. Я не могла дышать, думать. Братья и сестра давно знали, но не говорили, потому что я только что родила ребёнка. «Мы хотели тебя защитить» Защитить от собственной семьи?
Я поехала к отцу, требовала объяснений. Он молчал, смотрел в пол. Мама тоже молчала, но однажды, впервые в жизни, сорвалась:
А с чего ты взяла, что мы жили счастливо, Лёля? Ты была маленькой, многое не видела, не понимала. Неделями мы не разговаривали. Он не умеет любить. Никогда не умел.
Мама, зачем ты так?..
Он сам мне это сказал.
Внутри чтото сломалось. Я перестала отвечать отцу на звонки, перестала думать о книге, перестала быть собой.
Когда подруга предложила поехать в санаториальные леса Карелии, я сначала не поверила:
Ты серьёзно? Сейчас? Мне куда я не могу и пошёл привычный список причин.
Но вечером, рассказывая мужу о разговоре, он выслушал, улыбнулся и спокойно сказал:
Поезжай. Тебе нужно это путешествие.
Я хотела возразить, но он мягко перебил:
Лёля, поезжай. Мы справимся.
И я поехала.
Ретрит вёл удивительный наставник Вера Спокойствие. Её просили звать именно так; её духовный учитель дал ей это имя после длительной практики в монастыре. «Вера» значит уверенность, «Спокойствие» мир. В ней ощущалось, будто она давно разгадала собственную природу.
Она была светлой не наивной, а понастоящему ясной. Она никогда не говорила «нет». Это было не подчинение, а полное принятие. Мы отправились в ТроицеСергиеву Лавру, которую иногда называют «храмом крыс», потому что в её подвале живут сотни священных крыс предков, которым кормят, берегут, кланяются. Мы, девочки, ужасались, а Вера садилась на корточки, кормя их зерном с ладони, шепча:
Жизнь приходит не всегда в том облике, которое нам привычно. Но жизнь везде жизнь.
Она радовалась солнцу, каждому листочку, каждой травинке, тени от сосен, неровной линии облаков. Жила «здесь и сейчас» не как лозунг, а как дыхание. Её простые фразы сдвигали чтото внутри.
***
В тот вечер мы возвращались после медитации. Был закат влажный, густой, будто солнце растаяло на горизонте. Вера предложила посидеть в тишине на крыше санатория. Все ушли в свои комнаты, а я согласилась. Смотря на закат, во мне было не то грусть, не то одиночество.
Вера сидела рядом и молча смотрела вдаль. Она ничего не спрашивала, просто была, чтобы я почувствовала её присутствие. Когда я выдохнула тяжело, она повернулась ко мне.
В твоей тишине есть напряжение, Лёля, сказала она. Ты сидишь тихо, но внутри тебя ветер.
Я усмехнулась:
Я всегда такая. Думаю много.
Нет, мягко ответила она. Сегодня ты не думаешь. Сегодня ты прячешься.
Она смотрела спокойно, без давления, и добавила:
Иногда человек молчит не потому, что не хочет говорить, а потому что боится услышать собственную правду.
Эти слова пронзили меня. Я отвернулась, не желая, чтобы она видела дрожь в моих губах. Но Вера продолжила, словно читая мысли:
Когда женщина прячет правду, она прячет её прежде всего от себя. А сердце сердце всегда знает. Сейчас оно тревожное, как птенец, ищущий укрытие.
И только тогда не раньше она задала вопрос:
Откуда этот птенец, Лёля? Откуда эта тревога?
Пауза. Она смотрела в самое сердце, а не в глаза. В этом и была настоящая Вера: не задавала вопросов, а присутствовала, подводя к правде.
Я рассказала ей всё без остатка. Она слушала долго, потом сказала:
Ты сильно любишь своих родителей и хочешь спасти их от разлуки. Но помни: дети не спасают родителей. Дети любят и отпускают. Ты взяла на себя их бремя, но это не твоё. Ты не можешь держать их вместе, и не должна.
Я заплакала. Она погладила мою ладонь и произнесла:
Ты дочь, а не судья, не миротворец, не терапевт. Прими свою роль, и жизнь станет легче.
И впервые за долгое время я выдохнула понастоящему.
***
Вернувшись домой, я первой позвонила отцу.
Папа, сказала я, прости меня, пожалуйста. Я тебя люблю. Слышишь? Я тебя люблю.
Тишина. Потом его всхлип:
Я ждал Лёлечка так ждал твоего звонка
Вечером я приехала к маме. Мы сидели на кухне, и она вновь стала светлой, слегка смущённой, немного озорной. Мы разговаривали до ночи. Я впервые увидела в ней не просто «маму», а женщину со своей судьбой, болью, решениями, свободой.
Через пару дней я открыла ноутбук и начала писать новую книгу. Не про идеальную семью, а про живую. О любви, которая бывает разной. О пути, который тоже путь. О памяти, о принятии. О том, что свет не там, где всё правильно, а там, где всё честно.
И я знала: теперь напишу её уже не как девочка, а как женщина. Как Лёля, которая нашла свой мир внутри.
