– Знаешь, солнышко, не всякая Алёна Ленщицей слывёт, не всякий Василий из Рыбинска удалой. Святости в мире мало. Потому не спеши судить, а сперва в себя загляни. Идеальной ли женой была ты своему Василию? – бабушка прищурилась, словно ответ уже знала.
– Бабуль, Василий ушёл к моей же подруге! Где правда опять? Замолчать должна? – кипела я.
– Уж точно не лететь к заводу его и перед начальством расписывать, какой он бахвал! Опозоришь лишь себя. Бывало… Обманутые жёны в парткомы бегали, слёзы ручьём. Да только законам указным любовь не подвластна. Бесполезно, внучка. Смирись подожди. Правда-матка наружу выйдет, – бабушка невозмутимо отвечала.
Весть о муже-предателе и подруге-змее её не задела. Будто дело житейское.
“Смирись” – слова известные! Подруга Алёна – какая же злыдня, ехидной гадюкой оказалась. Своего мужа схоронила, к моему потянулась. Не бывать тому! Не отдам!
Замечала я, Василий при Алёнушкой замирал. Помню, баней вместе парились. Так он от неё, в простыню белую обёрнутой, глаз не отрывал. Словно собака на водопой бежал. Взором её обнимал… На намёки я внимания не обращала.
Алёна, конечно, красавицей считалась, с доброй взволнованной душой. И что? Мы с Василием шестнадцать лет прожили, сын Никита вырос. Я свято верила – семья крепка, никаким ветром не сломить.
У Алёны с Никитой детей не было. Знаю, она сильно болела душой. Сам Никита помалкивал, молчал. Затаил, видимо, по-мужски. Друзьями семьями были. На природу вместе, в отпуск. Веселились, пели. А беда как вор подкралась, хищно улыбнулась.
– Даша, Никиту скорая увезла! Сердце разбило на смерть. Господи, твердила ведь:
– Давай ребёнка из детдома возьмём! Он молчал, мрачнел. Теперь неизвестно, выживет ли?.. Алёна рыдала навзрыд.
– Уймись, Алёнушка! Поправится он! Никита здоровяк, – честно её утешала.
– Даша, как жить без него?! Он свет мой в окне! Поддержит, ободрит. Одна я теперь? – всхлипывала она.
– Не отпевай вперёд! Соберись! Приведи всё в порядок: волосы, лицо, наряд… Улыбку надень да к мужу в больницу скорей! Он глянет – снова влюбится, быстрей поправится…
Тогда всё благополучно завершилось. Никиту на ноги поставили. Жизнь потекла своим чередом.
Вскоре усыновили они трёхлетнюю Дашу. Казалось, счастье поселилось надолго.
– Теперь хоть помирать не страшно! – вдруг Никита за столом признался.
– Что ты? Жить теперь да дочь растить надо! – удивились мы речам.
– Да нет, век не зря прошёл. Хоть одну душу сиротскую приголубил. На Алёну надежда осталась. Справятся. Пусть даже замуж снова выйдет, коли… – Глаза его тоской наполнились.
– Никита, брось глупости! За счастье семейное выпьем! – провозгласил тост Василий.
Забросили мы смутные речи. До поры…
Ангел смерти, словно старый солдат, постучал. Никита не уберёгся. Второй удар живьём раздавил. Покой ему вечный теперь.
Осталась Алёна с приёмной дочкой. Отгоревала по-людски и ожила. Было ей тридцать всего. Полностью обновилась: блондинка в жгучую брюнетку сменилась, одежду сменила. Улыбаться стала чаще. Встречались мы по праздникам.
Василий мой встречь с Алёной ждать не мог. При ней искрился балагурством, смеялся заранее, на версту лез, угождая. Дашку же на руках не спускал.
Я дурочкой на ухаживанья мужа глядела. Думала, поддержать хочет вдову друга друга покойного. Ага, щас…
Позвала нас Алёна на день рожденья дочки. Дашке десять стукнуло.
За столом смеялись желали расти большой да слушной девочке.
– Папа, когда же ты к нам насовсем придёшь? – это Дашка шепнула прямо…Василию.
Он поцеловал её в щёку, ответил шёпотом:
– Скоро, ласточка, приду…
Я виду не подала. Не устраивать же сцену на глазах у ребёнка. Тем паче, праздник. Да и не виновата девочка в безумье взрослых.
Дома спросила мужа осторожно:
– Василий, уходишь от нас?
– Ты с чего, пташечка? –
Но когда взгляд его скользнул мимо, холодный и пустой, я поняла окончательно – он уже жил в их доме, а в моём оставалась лишь тень его долга, и я отправила её вслед, захлопнув дверь навсегда.
