Он сидел за кухонным столом, неторопливо хлебая щи. Лицо его было спокойным, почти безучастным. А она стояла перед ним — голос дрожал, обрывался на крик, слова вылетали, как горох из мешка. Нет, это не злость. Это изнеможение. Это тревога. Это та самая боль, что копится месяцами, а потом вырывается наружу, без жалости, без прикрас.
Она упрекала его за то, что снова дал в долг своему другу Семёну — тому, что вечно тянет с возвратом. «Всем помогаешь, а дома — дыра в деньгах. Кредит душит, дочь Светлана учится в институте на коммерции, у матери крыша течёт, кто, если не мы?» — бросала она, не ожидая ответа. Вспомнила и палас, что так и не отнесли в чистку, и люстру, которая вторую неделю пылится в углу. Всё это — как осенний дождь, монотонный и бесконечный. И всё же — не злость. Просто нервы. Как всегда.
А он ел щи. Молча. Привык. Знал — покричит да успокоится. Так было сто раз.
Вернулся домой пообедать — и дешевле, и полезнее. Домашние щи — как бальзам для души. Она взяла выходной, сходила к зубному, заодно сварила обед. Всё как обычно. Всё по кругу.
Но вдруг что-то изменилось. Она умолкла. Замерла. Взглянула на него иначе — будто впервые за много лет. Он постарел. Исчезли те русые кудри, осталась лысина, блестящая под лампой. Морщины на шее, сгорбленные плечи, потухшие глаза. Сидит. Ест. Молчит. Глотает не только щи, но и всю свою жизнь.
На нём — след времени. Всех забот, всех бессонных ночей, всей невысказанной тоски. Жизнь не щадит — уносит молодость, лёгкость, смех. Оставляет только усталость. И тарелку щей.
А когда-то он был её мальчиком. Тем, кто дарил букеты сирени, играл на балалайке, пел под гитару у костра, кружил её на деревенской танцплощадке, целовал в висок, смеялся звонко, как пацан. Они смотрели кино, прижавшись друг к другу, гуляли по вечерней набережной, держась за руки… А теперь? Он — седой, согнутый годами, молчаливый. А она? Кричит. Будто не его жена.
И вдруг сердце сжалось. Где-то глубоко, под самой душой. Она увидела не мужа — а своего Ваньку. Того, с кем смеялась до упаду, кого ждала у подъезда, кому писала записки с сердечками на тетрадных листках.
Подошла. Обняла сзади. Прижалась щекой к его спине. Молча.
Он отложил ложку. Осторожно взял её руки в свои. Поцеловал. И всё. Этого хватило.
Потому что именно такие мгновения и держат нас на этом свете. Когда мальчик и девочка — пусть уже седые — снова берутся за руки. И идут дальше. Вместе. Сквозь быт, усталость, через кредиты и люстры, через обиды и молчание.
Потому что любовь — она здесь. На этой кухне. В этом супе. В этих взглядах. В тишине. В привычке быть рядом.
Если она есть — можно жить. Можно идти вперёд. Вместе. Держась друг за друга, чтобы не снесло ветром времени. Тем самым ветром, что рано или поздно уносит всех.
Но пока… пусть будут щи. Пусть будут руки. Пусть будет любовь.
