Я обрела счастье в 65 — но на свадьбе брат покойного супруга вскорил: «Не позволю!»
Когда не стало мужа, мне казалось: жизнь остановилась. Прожили вместе сорок лет, вырастили троих детей, пережили лишения, болезни, переезды. Думала — так до конца и будем идти рядом. А он ушёл внезапно — инфаркт. Ни предсмертного вздоха, ни шёпота на прощание. Рухнул мир. Будто оторвали часть души, оставив дыру, что гудит в тишине пустого дома.
Годами я не могла собрать осколки. Шепталась с портретом на комоде, спала в его старой телогрейке, чтобы сны приходили. Дети разъехались по городам, внуки звонили редко. А тишина… Гулкая, как в заброшенном колодце.
Пять лет спустя я попыталась жить. Зашла как-то в булочную в Казани — ту самую, где мы с мужем брали горячий хлеб по выходным. И встретила Его. Михаил. Друг семьи. Когда-то работал с супругом на автозаводе, заходил на чай. Судьба свела вновь.
Узнал сразу. Говорили часами: вспоминали прошлое, смеялись над старыми историями. Вдруг стало легко — будто с плеч свалилась гора камней. На следующий день он позвонил. Потом были прогулки у Кремлёвской набережной, варенье из яблок по его рецепту, вечера с томиком Пушкина. В шестьдесят пять я снова краснела от комплиментов.
Когда Михаил попросил моей руки, дрожала как девица. Боялась осуждения, пересудов. Но дочь Аня, всегда резкая, сказала жёстко:
— Хватит хоронить себя заживо. Ты — не памятник.
Решили обвенчаться тихо. Только родные: дети, внучка, сестра Михаила. Надела сиреневое платье, он — парадный китель с орденской планкой. Все чокались чаями, смеялись. Кажется, я впервые за десять лет вздохнула полной грудью.
И вдруг…
— Не позволю!
Голос грохнул, как обвал. Обернулась — Дмитрий. Младший брат покойного.
Стоял бледный, сжимая спинку стула:
— Предательница! Как смеешь? Ты же клялась ему в вечности!
Словно льдом окатило. Дмитрий после смерти брата помогал: чинил крыльцо, привозил дрова. Потом пропал. Думала — обиделся на что-то. Теперь поняла — почему.
— Я не предавала, — голос дрогнул. — Но и в гробу за ним не лягу.
— Значит, память — прах? — он шагнул вперёд, глаза горящие.
Михаил положил руку мне на плечо — твёрдо, по-мужски.
— Дима, — тихо сказал он. — Ты бы хотел, чтобы она век маялась в одиночестве?
— Это грех! — закричал тот, брызгая слюной.
Что-то щёлкнуло внутри. Встала, глядя ему в лицо:
— А знаешь, что грешно? Тайно желать жену брата. Ждать, когда место вдовы освободится. Да вот не дождался — сердце выбрало другого.
Тишина повисла густая, как смоль.
Дмитрий задрожал, схватился за дверной косяк. Выбежал, хлопнув дверью так, что звенели стаканы.
Стояла, сжимая платок, но страх ушёл. Осталась лёгкость — будто сбросила ржавые цепи.
Михаил обнял, прижал к груди:
— Всё позади, Галочка.
Заплакала — не от горя, а от свободы. Поняла: любовь не требует забыть прошлое. Она приходит, когда душа готова снова распахнуться — пусть даже в сединах, с морщинами, с грузом лет.
Теперь я знаю: жизнь не кончается, когда седеют виски. Порой она только набирает размах — как парус под ветром, что наконец-то нашёл свой курс.
