– Знаешь, солнышко, говорят же: не всякая Людка Питерская, не всякий Миша Кронштадтский. Святош на земле мало. Так что осудишь – сперва в себя загляни. Идильной женой ты была своему Мише? – Бабушка лукаво щурилась, будто ответ знала заранее.
– Бабуль, Мишка ушел к подруге моей! Где же правда-то? Молчать надо? – кипела я возмущённо.
– Ну уж не бежать сломя голову к нему на завод начальству жаловаться, какой он ловелас. Осрамудишься только. Виданное дело… Обманутые жены в парткомы с соплями да слезами бегали. Да любовь ни приказам не подчиняется, ни запретов не разумеет. Не выгорит, дочка. Потоньше да постепеннее. Время покажет где чьи рога, – успокаивала меня бабушка.
Что муж изменник, а подруга змея подколодная – новость эту бабушку вовсе не задела. Будто рядовое явление.
Хм, “потоньше”… Слова не мешок таскать. Подружка Люда – такую змею ещё поискать. Мужа схоронила – за моим приглянулась. Не дождётся!
Заглядывался мой Миша на Людку. Помню, с компанией в баню сходили – глаз от неё не мог оторвать, как кот у сметаны. Так и глазенял подругу в простыне закутанную. А я эти намёки меж пальцев пропускала.
Луша красивая, мягкая, сердечная. И что? Мы с Мишкой шестнадцать лет рука об руку, сын Васька. Была уверена – семья у нас нерушимая, никакая бесовщина её не подточит.
У Люды с Никитой детей Бог не дал. Луша плакала об этом. Никита крепчал молча. Дружили семьями: на шашлыки, на отдых – горевали и веселились. До поры… А беда уже у порога зубы скалила.
– Даш, Никиту неотложка забрала! Инфаркт! Господи, твердила ему: «Ребёночка из приюта возьмём!» Нет, молчал, словно вол, да суровел. Выберется ли? – Лушка навзрыд рыдала.
– Успокойся, дорогая! Как штык выдюжит! Мужик крепкий, – приобнимала её я.
– Эх, Дашенька! Без Никиты – свет быльём порос. Он мне и утеха, и опора! Одна-то я как? – захлёбывалась Лушка.
– Рано поминки затевать! Соберись. Макияж, платье новое – красавицей к нему приди! Быстрее поправляется, когда глаз не отвесть, – утешала я.
В тот раз у Никиты Бог миловал. Правдами-неправдами оклемался. Жизнь пошла чередом. Скоро усыновили трёхлетнюю Катюшку. Счастью не было предела.
– Теперь хоть помирай – страшно меньше! – вдруг за столом Никита проговорил.
– Что ты? Жить теперь, дочку ставить на ноги! – ахнули мы ему в ответ.
– Оно и к лучшему. Хоть одну душу согрел. На Лудку надеюсь. Она с Катюшкой управится… Замуж потом выйти пусть – пожалею только, – будто прощался он взглядом грустным.
– Ай, Никита, замолчи ты! За семью нашу дружную выпьем! – Мишка тост грянул.
О Никитиных речах забыли. До случая… Смерть – она как хромой осёл – к каждому порогу приплетётся. Второй инфармт Никите шанса не дал. Лежит в сырой земле.
Вдова Люда с Катюшкой осталась. Поплакала как полагается – да к жизни вернулась. Тридцать ей было, не грех! Вмиг выгнулась брюнеткой шикарной вместо блондинки, обновила гардероб и так и цвела улыбкой нашей. Мы встречались по праздникам. Мой Мишка каждой встречи с Лушкой будто пёс на привязи ждал. Перед ней шутки-баламуты, смех невпопад, Катюшку не спускал с рук.
Думала себе: жалеет вдову друга. Ага… Поди ж ты. Пригласила Лушка нас с Мишкой на Катюшкины именины. Десять лет девчонке.
За столом смех, здравицы молодице: расти да радовать.
– Папа, ну когда ж ты насовсем к нам? – Катюшка это… Мишке на ушко прошептала.
Мишка дочь в щёчку чмокнул, шепчет:
– Скоро, солнышко, всё устроим…
Живу теперь спокойно в своей хрущёвке, свет своей души растению фикусу отдаю да коммуналку по счетчику плачу, не ожесточилась.
