«Хоть какой-то отец — лучше, чем никакого» — твердит моя бывшая свекровь
— Ребёнку всё равно нужно знать своего отца! — поучает меня Людмила Степановна, бывшая свекровь. — Сынок твой мужем больше не стал, это да. Но разве он перестал быть папкой? Это у него не отнять. Нельзя лишать дитятко родного человека. Пусть не святой — но лучше ведь хоть такой, чем вообще без отца!
Слушаю её, а в груди ноет от боли и сомнений. Мы с Дмитрием разошлись полтора года назад. Прожили вместе почти семь лет. Начиналось всё, как в кино: ухаживания, клятвы, белое платье, а потом — рождение сына. Но жизнь быстро развеяла розовые грёзы.
Сперва я закрывала глаза: ну выпил лишнего, ну задержался. Потом пошло по накатанной: пьянки, ночные гулянки, враньё, переписка с девчонками, сомнительные приятели. А ведь сын рос. Я пыталась сохранить семью. Умоляла, ругалась, ходили к психологу, говорили по душам. Терпела даже его жалобы, как ему тяжело со мной. Пока не поняла — хватит. Развелись.
Сыну тогда было пять. Я сняла квартиру, устроилась на работу, определила Артёма в школу. Жили вдвоём. Бабушке не запрещала видеть внука — Людмила Степановна всегда ко мне хорошо относилась. Помогала, чем могла: то посидит с ребёнком, то деньгами поможет. Добрая, честная женщина. Вот только слепо верит в своего сына.
А Дмитрий после развода, судя по слухам, не изменился. Как пил, так и пьёт. Работу не держит, вечерами шатается по барам, живёт на её пенсию и случайные заработки. И вдруг, через год после развода, «вспомнил», что у него есть сын.
Когда мы жили вместе, Артём был для него как воздух. Не замечал. А теперь вдруг требует встреч, хочет «наладить отношения». Но я знаю, в каком виде он приходит — перегар, помятый, глаза мутные. Что он даст ребёнку? У него и рубля на мороженое нет, а его квартира — хата с развалюхой.
— Пусть хоть у подъезда, на площадке, часок с ним побудет! — уговаривает свекровь. — Ты же рядом, под окнами. Сам ведь приходит, интересуется. Не гони его. Это Артёму важно…
Я понимаю: за её словами — надежда. Она верит, что внук растопит его сердце, заставит одуматься. Мол, станет другим.
Но я-то знаю Дмитрия. Он не хочет меняться. Ему просто скучно, и он хочет почувствовать себя не пустым местом. Сердце кричит: «Не пускай!» — но в голове другой вопрос: а вдруг… Вдруг сыну важно знать, что у него есть отец? Пусть слабый, пусть пьяница, но живой. Не из сказки, не с неба упал — а есть.
Я думаю: а если лет через десять он спросит: «Где мой папа? Почему он меня не любил? Почему я его не знаю?» Что скажу? Что был, а я не пустила? Что сама решила, будто лучше никакого отца, чем такой?
Не знаю, что правильно. Страшно отпускать сына к тому, кто не держит слова. Но и не хочу, чтобы Артём рос без ответов. Чтобы потом винил меня за то, что скрыла правду. Потому что даже плохой отец — это часть его. Кровь, фамилия, корни.
Да, я зла на Дмитрия. За всё, что он сделал. За предательство. Но не могу заставить сына ненавидеть его. Это не моё право. Вырастет — сам разберётся.
А пока… Наверное, разрешу встречи. Но только под моим присмотром. Без водки, без вранья. Просто чтобы мальчик знал: отец есть. Хоть изредка. Хоть на час.
Может, Людмила Степановна и права. Иногда лучше хоть какой-то папа, чем пустота. Потому что даже боль учит. А из уроков рождается понимание. И сила — та, что не даст моему сыну повторить ошибки отца.
И если я смогу его от этого уберечь — значит, всё сделала правильно.
